Петербургская повесть - [4]
Дом, где в четвертом этаже, под самой крышей, снял квартирку Гоголь, был тоже весь облеплен позолоченными вывесками, оповещающими, что здесь находится мелочная и табачная лавочки, кондитерская, заведения двух портных, модистки, красильщика, чулочника, реставратора битой посуды, магазин сбережения зимнего платья, а также привилегированная повивальная бабка.
С раннего утра на Большой Мещанской начиналась хлопотливая трудовая жизнь. И, наблюдая ее, Гоголь невольно думал о том, что и он сам не без рук и что в крайнем случае смог бы заработать кусок хлеба таким же способом, как и его соседи. Еще из Нежина он писал своему двоюродному дядюшке Петру Косяровскому: «Я знаю кой-какие ремесла. Хороший портной, недурно раскрашиваю стены алфрескою живописью, работаю на кухне и много кой-чего уже разумею из поваренного искусства; вы думаете, что я шучу, спросите нарочно у маменьки».
Его решение жить своим трудом и самому пробить себе дорогу в жизни было непоколебимо, несмотря на все неудачи и трудности.
Хотя большая часть имения принадлежала ему, он и в мыслях не имел сделаться помещиком. Уезжая в Петербург, заявил матери, что хочет отказаться в ее пользу от своей доли наследства. Мария Ивановна рассказывала в письме к Косяровскому: «Я догадываюсь, не писал ли мой Никоша к вам насчет имения… Назад тому месяца два он меня удивил, убеждая позволить записать мне свою часть имения, уверяя при том, что это будет полезно и даже необходимо для спокойной моей жизни, на случай, если я не буду иметь добрых зятей, а он, может быть, будет слишком далеко от меня, и сим поступком тронул меня до слез».
Единственно, о чем просил Гоголь мать, — помогать ему, пока он не встанет на ноги. В душе он дал себе слово сделать все возможное, чтобы приблизить это время. И, очнувшись от краткого оцепенения, в которое ввергли его неудачи, энергично принялся за поиски дела. Какого? Он весьма туманно писал об этом Марии Ивановне. Сообщал, что собирается «приняться за ум, за вымысел», чтобы «добыть этих проклятых, подлых денег, которых хуже я ничего не знаю в мире».
СМЕЛОЕ РЕШЕНИЕ
Что же имел в виду Гоголь, когда собирался «приняться за ум, за вымысел»? Несомненно, сочинительство.
До приезда в Петербург он не помышлял стать писателем, хотя книги любил с детства. Они были его страстью. Когда его не брали домой на рождественские каникулы, он, чтобы не скучать и скоротать время, просил прислать ему «хоть несколько книжек на прочет». Собираясь летом домой в Васильевку, старался заполучить на дорогу хорошие и новые книги.
Особенно пристрастился он к чтению в старших классах. Почти все свое небольшое «жалование», присылаемое матерью, тратил на книги. «Я отказываю себе даже в самых крайних нуждах с тем, чтобы иметь хотя малейшую возможность… удовлетворить моей жажде видеть и чувствовать прекрасное».
Каждая хорошая книга была для него праздником. Как он радовался, когда смог на отложенные деньги выписать Шиллера! Он хотел бы выписывать все лучшее, о чем извещали газеты и журналы, но… «Разумеется, что я ограничиваюсь одним только чем-либо, и в целые полгода я не приобретаю более одной книжки и это меня крушит чрезвычайно… Иногда читаю объявление о выходе в свет творения прекрасного, сильно бьется сердце — и с тяжким вздохом роняю из рук газетный листок объявления, вспомня невозможность иметь его».
Мария Ивановна жаловалась:
— Когда выйдет новая книга, по названию многообещающая, то Никоша готов выписать ее из чужих краев. Он и делает это из выпрошенных у меня на платье денег. Я называю сию охоту страстью. Она хоть не постыдна, как карточная, но тоже может разорять.
Гимназическая библиотека была небогата. И не удивительно. Профессор словесности Никольский имел весьма смутное представление о древней и западной литературе. По вкусам же в российской застрял где-то во временах Сумарокова. Даже. Державина почитал он за нового писателя. А про более молодых и говорить нечего. Он их не признавал.
Желая подшутить над Никольским, ученики его выписывали из альманахов и журналов стихотворения Пушкина, Вяземского, Языкова, приносили профессору и, выдавая за свои, просили оценить.
Начиналась потеха.
Никольский читал, хмурился, сетовал: стихи-то гладки, да толку мало.
— Ода не ода, элегия не элегия, а черт знает что, — ворчал он сердито и начинал исправлять.
Однажды Гоголь подал ему за свое стихотворение Пушкина «Демон». Никольский прочел, поморщился и, по обыкновению, принялся переделывать. Когда вконец изуродовал, вернул со словами:
— Стыдно, молодой человек, так плохо писать.
— Да ведь это не мои стихи-то.
— А чьи?
— Пушкина. Я нарочно вам их подсунул, потому что вам ничем не угодить. Вы вот даже и Пушкина переделали.
— Ну что ты понимаешь! — воскликнул профессор. — Да разве Пушкин-то безграмотно не может писать? Вот тебе явное доказательство. Вникни-ка, у кого лучше вышло.
