Петербург - [7]

Все мы слышали универсальный рецепт от душевных хворей - «живи настоящим!» Жить «в сейчас», не думая о прошлом и будущем, учат нас ведущие «тренингов личностного роста», психологи в популярных книжках и прочие «мудрецы», которые якобы поняли жизнь. Сказать легко, осуществить практически невозможно, особенно современному среднестатистическому городскому обывателю. А этот омский бомж со взрывчаткой, похоже, не далек от идеала психологов и психотренеров. Поразительная, космическая беспечность. Никаких планов. Никаких задач. Никаких достижений и провалов. От судьбы не уйдешь. Будет день, будет и пища. Не заботься о завтрашнем дне - он сам позаботится о себе. Минимум (или полное отсутствие) рефлексии, только простые реакции на простые жизненные обстоятельства. Тепло - заночую на барже. Река, свежий влажный воздух, плеск волны - хорошо. Дождь - пойду на станцию, в заброшенный покореженный вагон на станции Омск-Сортировочная. Для ночевки сойдет. Пришла зима - здравствуй, заброшенное строение недалеко от вокзала. Голод одолевает - прошелся по городу, насобирал бутылок, порылся в помойке, перекусил, чем Бог послал. Если ничего не послал - не перекусил. Увидел у мужика барсетку, выхватил, убежал. Увидел плохо лежащую железяку из цветного металла - оттащил в пункт приема, сдал, поел, выпил. Нашли с приятелем-бомжом порох - нормально, сделали бомбу, будем рыбу глушить. Приятель вдруг - раз! - и умер. Естественной смертью (что для бомжа естественная смерть?). Ну, бывает. Покойся с миром, дорогой приятель, все там будем. Эх, собирались рыбу вместе пойти глушить, да вот оказия какая. Ну, ладно, может, один как-нибудь пойду. Человек гуляет с бомбой в кармане. Ему все равно. Если бомба взорвется - значит, судьба такая, что же делать. Вон, Петрович умер, и мы все умрем. Что ж теперь. Если не взорвется, можно будет осуществить план, пойти на Иртыш глушить рыбу. Или продать кому-нибудь эту бомбу. Или выкинуть нафиг. Все равно. Все равно. Все равно. Вообще, что-то в этом есть. Здорово было бы достичь такой степени безмятежности, только не быть при этом бомжом, не ночевать на баржах и в вагонах, не рыться в помойках в поисках пропитания, не ходить с бомбой в кармане и не грабить прохожих. Хотя грабил ли он прохожих - это еще вопрос. Может, и не грабил. Суд разберется.

Домой в тюрьму-2

Дзержинский районный суд Оренбурга вынес приговор 46-летнему мужчине по статье «Заведомо ложное сообщение о готовящемся взрыве». Тагира Махмутова приговорили к 1 году и 6 месяцам лишения свободы с отбыванием наказания в колонии строгого режима. Приговор еще не вступил в законную силу, но он вряд ли будет обжалован со стороны подсудимого. Мужчина доволен решением суда, поскольку на преступление пошел сознательно. У Тагира Махмутова потерян паспорт, прописки нет. Выйдя недавно на свободу, после очередного отбывания наказания, он обнаружил, что жить ему негде. Дом, где мужчина проживал с отцом, завещан оренбуржцу, который присматривал за стариком до его смерти. После оглашения приговора Махмутов объявил, что, освободившись, если обстоятельства не изменятся, он вновь пойдет на какое-нибудь преступление, чтобы вернуться назад в тюрьму.

В прошлом номере журнала уже упоминался подобный случай: молодой и, судя по всему, недалекий парень хотел всего лишь перезимовать в неволе, угнал машину, украл бензин, и в результате ему теперь угрожает многолетний срок. Парень, что называется, «попал». А в этой истории, напротив, все довольны. План задуман и блестяще осуществлен. У человека не осталось в жизни никаких перспектив, кроме тюрьмы, надо сесть в тюрьму и на этом успокоиться, человек совершает неопасное преступление, признает свою вину, не сопротивляется, не оспаривает решение суда и садится в тюрьму. Когда он выйдет, он снова что-нибудь сделает, сообщит в милицию о якобы заложенной бомбе, или бросит камень в сияющую витрину, или украдет в магазине упаковку туалетной бумаги, опять признает свою вину и сядет - и так, может быть, еще несколько раз, полная гармония, все хорошо, вернее, плохо, но понятно и как-то даже правильно. Гармония со знаком минус. Может, имело смысл сразу впаять ему пожизненное?

Дмитрий Данилов

* БЫЛОЕ * Ум-эль-Банин Желчь и мед

Последний поединок Ивана Бунина

Ивану Бунину не слишком везло с биографами в России. Одни почитатели, описывая его эмигрантский период, делали из автора «Окаянных дней» едва ли не сталиниста, другие бурно корили этих первых. Воспоминания писательницы Ум-эль-Банин, приятельницы Тэффи, азербайджанки по национальности и гражданки Франции, отличаются большим вниманием к реальным жизненным обстоятельствам. Правда, беспристрастными их тоже не назовешь - что вполне извинительно: Банин стала последним и, по-видимому, чисто платоническим увлечением стареющего мэтра. Мемуары Банин были написаны на Западе в 1970-е годы и опубликованы единственный раз в израильском журнале «Время и мы» (№№ 40, 41, 1979).

Я встретилась с Иваном Буниным в 1946 году. Можно, не преувеличивая, сказать, что меня ниспослало ему небо, тем более что я обладала свойствами, специально созданными для роли фаворитки: меня окружал ореол кавказской и магометанской экзотики, на которую так падки были все русские северные писатели: Лермонтов, Пушкин, Толстой. Я принадлежала к той же корпорации, что и Бунин - сама была писательницей, да к тому же стояла на нижней ступени иерархической лестницы, на которой он занимал верхнюю. Когда я 13 июня вошла в комнату Тэффи, Бунин не без труда встал с кресла, предназначенного для почетных гостей. Он стоял прямо, как столпник на колонне посреди пустыни, прямо, словно меч, держал голову, имевшую тенденцию покачиваться. Десять минут беседы - и вот уже тога, предназначенная возвышать Бунина в глазах других, спадает. Он воспламеняется, его голос крепнет, срываются комплименты, от которых веет добрым старым временем. Особенно обыгрывает Бунин мою восточность, ему позволяет это мое полуварварское происхождение - удобный предлог для поклонников: нужно только выбрать между «Розой Исфахана», «райской гурией», княжной из «Тысячи и одной ночи» или еще каким-нибудь восточным комплиментом. Через полчаса Бунин уже объявил мне, что я и есть та самая «черная роза», о которой он мечтал всю жизнь, благо у меня черные волосы и глаза. Этот комплимент я приняла, как и остальные, вполне естественно и не была шокирована тем, что он пошл: достигнув определенной степени известности, писатель может позволить себе даже банальности - считается, что перлы он хранит в глубинах своего воображения, и потом они войдут в его произведения, чтобы поддержать в веках его славу. «…» Через два дня консьержка вручила мне пакет. «От пожилого господина, - сказала она мне, - для вас». Я сразу догадалась, кто этот господин и что в пакете. Я не ошиблась: Бунин прислал мне свою книгу, вышедшую небольшим тиражом в Нью-Йорке. Автор, получая книжку от другого автора, первым делом смотрит на посвящение. Бунин не поскупился: он написал мне целых два: одно - по-французски, другое - по-русски. Первое - церемонное - гласило: «A madame Banine, son serviteur Ivan Bounine - 15. VI. 1946. Paris». Второе было посмелее, видно, потому, что по-русски, а в своем языке он чувствовал себя свободнее: «Сердце мужчины выскальзывает из его рук и говорит „прощай“! - слова Саади о человеке, который в плену у любви». «В плену у любви»? Намек на себя самого? Как, между нами зашла уже речь о любви? Как бы то ни было, я была польщена: не каждый день Нобелевский лауреат посылает вам книгу с галантной надписью. Такая удача выпадала мне в первый и, может быть, в последний раз.