Петербург-Ад-Петербург - [3]

«Скорый поезд, номер 696, Санкт-Петербург — Адлер, с отправлением в 17-10, отправляется со второго пути второй платформы», — послышался гнусавый голос, разлетевшийся эхом по всему вокзалу. Спустя некоторое время под вагоном раздался очень резкий звук, как будто сжатый воздух вырвался наружу через какое-то маленькое отверстие, вагон качнулся, и поезд тронулся с места. «Ну, вот и поехали», — сказал я вслух. За окном поплыли лица людей; они смазывались и исчезали, а потом появлялись новые и новые, и так до тех пор, пока мы не выехали за пределы вокзала.

Минут через семь пути в купе открылась дверь. Вошел немолодой мужчина в очках, на вид лет около шестидесяти. На нем был светлый летний костюм, в правой руке он держал небольшой чемоданчик, а в левой — старомодное соломенное канотье. Волосы седые, аккуратно уложенные на пробор. Он молча снял с себя свой тоненький пиджак и, оставшись в рубашке с коротким рукавом, повесил его на крючок, после чего сел, достал из кармана брюк платок и принялся протирать стекла очков. Он так усердно протирал, что ноздри его острого носа раздувались, а пот с висков стекал по щекам вниз. Закончив с очками, незнакомец принялся вытирать свой лоб и щеки от пота тем же платком. После чего незнакомец надел очки и внимательно посмотрел на меня. Глаза у него были серые, острые скулы оттеняли ввалившиеся щеки, нос, как я уже заметил, острый и длинный, морщины были видны только около глаз, на лбу и в уголках рта, губы тонкие, чуть подернутые улыбкой. Завершал лицо подбородок правильной формы без упрямой ямочки. Пальцы на руках были тонкие и длинные. «Руки, как у пианиста», — подумал я. А вслух сказал:

— Добрый день.

— Добрый, только, пожалуй, уже вечер. Время-то к шести, — ответил незнакомец тихим ровным баритоном.

— Вечер, а жарища, как в полдень, — негодуя, сказал я.

— А чего же ты с закрытым окном едешь? — спросил он, вставая со своего места.

— Да я пытался открыть…

— Ну-ка попробуем… — Он одной рукой взялся за ручку окна, немного поднатужился и открыл его. В купе ворвался свежий воздух и шум колес поезда. «Как он его открыл? — подумал я, — я же изо всех сил пытался. Вот силища! А внешне и не скажешь».

— Вот так лучше, — сказал он и сел обратно на место.

— Никакого сравнения! Я тут чуть не издох от жары, — улыбнулся я, обдуваемый свежим воздухом. — Меня зовут Герман.

— Очень приятно. Мое имя Константин Константинович. Но… называй меня просто Константином. Не люблю, когда молодые называют меня по отчеству. Мне сразу кажется, что я уже старик, а стариком я быть не хочу, — улыбнулся он. — А ты куда едешь, если не секрет? Держу пари, что путь твой лежит в Сочи! А? Я прав?

— Да какой Сочи, — вздохнул я, — я еду в командировку в N. Я бы рад в Сочи, но…

— Работа, — вздохнул он, — понимаю. А я вот в Тверь по делам. А как бы мне хотелось в Сочи, — протянул Константин Константинович, — на пляже полежать. А кругом женщины, все такие загорелые, в купальниках, а ты лежишь на шезлонге и смотришь на них. А вечерком знакомишься с какой-нибудь пышногрудой красавицей, лет так тридцати, и в летнем кафе под шум прибоя пьешь вино и целуешься с ней, а потом в номер … М-м-м. Как бы я хотел оказаться сейчас в Сочи…

— Неплохо вы это придумали! А я вот из-за этих пышногрудых красавиц должен в командировку тащиться!

— Не понимаю тебя, Герман. А-а-а, подожди-ка! — воодушевился Константин Константинович, — ты специально взял командировку, чтоб от жены к своей пассии, которая в N живет, убежать?

— Если бы. Я не женат. Все гораздо хуже. Я работал на одного… Как бы это мягче сказать? Короче говоря, работал у одного издателя. Четыре года работал. Исправно. Ну а последние два года, так сказать, с его дочкой, которая в том же издательстве и работала. Он об этом узнал; ее в Штаты к дяде, а меня в N в командировку на год. — Выговорив все это, я сам удивился своей откровенности с совершенно незнакомым мне человеком.

— А что, хороша девочка была? — неожиданно спросил Константин Константинович.

— Да, хорошенькая. Только я ее обманывал, — почему-то вдруг сознался я.

— В смысле? — подняв брови, спросил Константин Константинович.

— В том смысле, что просто спал с ней и все. А она в меня влюбилась, дурочка. Она мне все время говорила, мол, люблю тебя Герман, а я ей в ответ, мол, я тоже. А сам врал. Никогда я ее не любил. Просто нравилась мне она.

— Так чаще всего и бывает: кто-то любит, а кто-то любим. А вот быть любимым и любить — это реже. Любовью можно называть лишь то, что взаимно, — вывел он. — А что ж папаша ее? Чего ему не понравилось?

— Понял он, наверное, что она мне не нужна, что я с ней только… А там не знаю, — ответил я и уставился в окно.

Зашла проводница, та самая, которой я отдавил палец. Села на противоположное от меня сиденье рядом с Константином Константиновичем и ,косо на меня посмотрев, сказала:

— Билетики ваши.

Я достал билет и протянул ей.

— Так вы, молодой человек, до N. Значит вам постель. А ваш билетик, мужчина, — обратилась она к Константину Константиновичу. Он протянул свой билет.

— Так, вы у нас до Твери, так?

— Да.

— Вам, значит, постель не нужна. Тверь у нас в 23-45. Хо-ро-шо, — отрывисто сказала проводница и вышла из купе. Константин Константинович язвительно улыбнулся, обнажив свои на редкость белые зубы.