Пестрый камень - [10]

Должен сознаться в дурном поступке - зашел Славка, и мы крепко выпили за его новую работу на буровой. Он почти не пил, зато я постарался - буду в этом правдивым. Я мог бы не сообщать тебе, и ты бы никогда об этом не узнала, но я давно решил никогда ничего не скрывать от тебя.

Целый вечер сегодня с Маринкой. Она какая-то притихшая и ласковая. Написала тебе письмо, посылаю. И еще посылаю письмо от медвежонка Шуфки. Когда я сказал, что в этом письме очень много ошибок. Маринка объяснила: "А медвежата в школу не ходят". Она у меня хорошо поела и даже попросила добавки, потом - сказку пострашней, с тайной. Приходила Зина и говорила, что я чародей - у нее Маринка все время капризничала и есть отказывалась. Сейчас она спит-сопит, а я пишу и слушаю по радио концерт-конкурс твоих эмгэушников. Мелодии какие-то нейтральные, а это плохо, когда от перемены мелодии ничего не меняется.

Постепенно приобретаю тут опыт обращения с женщинами. Зина пришла в новой шляпке и спросила, что я могу о ней (то есть о шляпке) сказать. Я ответил честно: эта обнова напоминает мне колониальный шлем. "А пожарную каску она тебе не напоминает?" - пронзительно спросила Зина. "Нет, говорю, цвет другой". Зина вздернула свои щуплые плечики и ушла. А до нее по наущению коменданта заявились ко мне какие-то две милые и скромные девушки-киргизки с первого этажа общежития. Я им починил утюг и сказал, чтоб они еще что-нибудь электрическое приносили, потому что я мастер на эти штуки. Они обрадовались.

Как видишь, я вовсю вращаюсь в женском обществе и здорово стал разбираться в дамской психологии и даже в нарядах. (Пойми, что у меня после твоего письма сильно поднялось настроение.)

Днем встретил коменданта общежития, поговорил с ним по-хорошему. Он мужичок ничего. Пожаловался, что жена его запилила - он с каким-то своим старым фронтовым другом посидел в ресторане до закрытия, а она ему за это пилит шею уже третий день. Я тоже поделился с ним, сказал, что скоро приедет меня пилить не какая-нибудь там пила, а настоящая паровая лесопилка. Комендант сочувственно посмотрел на меня, вздохнул и поплелся. Да, мне-то достанется, это уж я точно знаю. А я в ответ буду только бормотать, что выпил от радости, получив твое парижское письмо, буду жалобно поскрипывать, как дерево, то есть дубина.

Получил письмо с Кубы и бесконечно благодарен тебе за него - не забыла меня там. И я пишу - это стало для меня потребностью.

Твоя фраза о том, что ты разочарована - "никакой революции не увидела", - меня огорчила. И вовсе не потому, что цель твоей поездки оказалась недостигнутой и ты себя почувствовала, по твоим словам, "немного обманутой". Ты не подумала о том, что обман-то исходит может, от тебя самой? Ты по-туристски воображала, будто революция - это митинги, лозунги, речи, шумные толпы и пальба из пистолей. Не знаю, что сейчас там, на Кубе, но я думаю, любая революция со временем должна уйти внутрь народа, внутрь каждого человека, в будничную работу, чтобы не разрушать, а созидать. Может, революцию-то легче сделать, чем добиться ее плодов? Приезжай вот скорей, расскажешь все подробности, и мы поговорим на эту трудную тему.

А ты чувствовала, как я не хотел, чтоб ты ездила туда? Мне жаль было расставаться с тобой на такое долгое время, я боялся (и боюсь!) какой-нибудь нелепой случайности в столь длинной дороге. Но ничего не сказал тебе: знал, что не отступишься, потому что слишком сжилась со своей мечтой о Кубе.

Маринка у Зины. Был там вчера вечером. Бесились. Потом мы с Маринкой ходили ко мне, и я пел ей самые детские песни, которые знаю: "Мы красна кавалерия", "Там вдали за рекой", "Любо, братцы, любо", учил ее считалкам "Дора, Дора, помидора" и "Шел трамвай девятый номер". Здорово лопочет! Потом я сделал картонный бумеранг, он прилетал назад, и мы выли от восторга. А под конец состоялся у нас с ней серьезный разговор. Она сказала, чтоб я всегда жил с вами, но только вот где я буду спать? И вопросительно обвела глазенками комнату. Я ей растолковал, что "где спать" - дело второстепенное и надо сначала нам всем решить, будем ли мы жить вместе. Отвел ее к Зине, и на прощанье она (Маринка, конечно) вытянула по-телячьи губы и полезла ко мне целоваться, но Зина это дело ревниво пресекла.

Занимаюсь много, сплю мало. Втянулся, ничего, и сидеть над книгами даже понравилось. У меня произошел какой-то скачок; если раньше я _учил_, то теперь стараюсь понять, и тогда учить уроки, оказывается, не надо. Вот только учебников не хватает. Мне еще надо планиметрию со стереометрией, новую историю, обществоведение и самые последние выпуски учебника и задачника по алгебре (там введены элементы высшей математики). В Оше ничего этого нет. А Зина просит тебя привезти журналы мод, хотя бы рижские.

От работы на буровой окончательно отказался - понял, что будет неудобно перед вашими профсоюзниками: они мне там хлопочут общежитие по моему заявлению, а я вдруг сбегу. Хотя с общежитием неясно. Зашел как-то комендант, увидел, что я с тряпкой ползаю по полу, сказал печально, как товарищу по судьбе: "И ты моешь?" Потом добавил, что профсоюзные деятели за то, чтоб дать мне законное место в общежитии, но руководству я вроде не нужен. Не Сафьян ли хлопочет?