Пестель - [6]

Шрифт
Интервал

Некий чиновник Корсаков, поссорившийся с генерал-губернатором Сибири, был выслан из Иркутска. Местным властям было предписано не оставлять его больше трех дней в одном населенном пункте и не выпускать за пределы Сибири. «Таким образом, бедному семейству чиновника довелось бы всю жизнь пространствовать по Сибири, если бы томский губернатор не отважился, из сострадания, позволить ему остаться на неопределенное время в Томске».

«Начальник Тобольского провиантского депо, генерал Куткин, осмелился о чем-то поспорить с ним. Пестель отдал его под суд, заключил под строжайший домашний арест, даже разлучил с семейством. Пестель скрывал перед Сенатом истинное положение Куткина и оставлял без исполнения сенатские указы об облегчении его участи. «Жизнью отвечаю, — восклицал Куткин из своего заточения, — что враги мои не найдут ни одного слова к оправданию тех жестокостей, которые они мне наносят». Имение Куткина было описано прежде начета, дочь его ослепла от слез, сам он в 1817 году умер под стражей. А злоупотреблений при решении дела не оказалось».

Впоследствии, уже в 1850-е годы, эти рассказы обобщил в своей книге «Былое и думы» блестящий революционный публицист Александр Герцен. Герцен писал: «Отец знаменитого Пестеля, казненного Николаем, был настоящий римский проконсул, да еще из самых яростных. Он завел открытый, систематической грабеж во всем крае, отрезанном его лазутчиками от России. Ни одно письмо не переходило границы нераспечатанное, и горе человеку, который осмелился бы написать что-нибудь о его управлении. Он купцов первой гильдии держал по году в тюрьме, в цепях, он их пытал». «Пестель почти всегда жил в Петербурге. Вспомните, что и проконсулы живали обыкновенно в Риме. Он своим присутствием и связями, а более всего дележом добычи предупреждал всякие неприятные слухи и дрязги».

Конечно, оценки эти не могут быть вовсе безосновательными. Однако в них скрыто немало противоречий. Иван Пестель безвыездно жил в Петербурге — поэтому он вряд ли мог лично пытать сибирских купцов первой гильдии. Никаких особых лазутчиков у генерал-губернатора не было ни в Сибири, ни в Петербурге: жалобы и доносы на него в столице получали постоянно. Император был прекрасно осведомлен об этих доносах — но держал «сибирского сатрапа» в его должности целых 13 лет, вполне мирясь с тем, что Пестель-старший не покидает столицу. И вряд ли Иван Борисович мог делиться добычей со своими покровителями, которых, собственно, было двое: знаменитый временщик граф Аракчеев и сам Александр I.

Для подведомственной ему Сибири Иван Борисович сделал немало хорошего. Морской офицер Стогов, оказавшийся по делам службы в Иркутске, тогдашней столице Сибири, в годы правления Пестеля, вспоминал: «В Иркутской губернии не было ни грабежей, ни воровства; я сотни примеров слышал: проезжий, забывший в доме крестьянина кошелек, часы, бумаги, непременно был догоняем и получал забытое. Дороги, мосты были превосходны, деревни чисты; судя по наружности домов, крестьяне были зажиточны; скота, лошадей много; пятнадцать, двадцать троек стояли при въезде в деревню, платили четыре копейки за версту. Иркутск был очень опрятный город, и много хороших домов. О преступлениях в городе не было слышно».

И в почтовом деле, и в Сибири Иван Пестель был равен самому себе. Документы свидетельствуют: взяток генерал-губернатор не брал, патологическим злодеем не был, но воплощением гуманизма тоже не являлся. Свою задачу он видел в том, чтобы верно служить императору, блюсти государственный интерес. Богатые местные купцы и промышленники не желали платить налогов в казну, и борьба с ними была главным занятием генерал-губернатора. Естественно, позиция Ивана Пестеля натолкнулась на сопротивление купечества — и он жестоко это сопротивление подавлял. Столь же беспощадно он относился и к пытавшимся противоречить ему гражданским и военным чиновникам. Для многих своих современников Иван Пестель был живым воплощением власти: холодным, неприступным, за государственным интересом не видевшим конкретного человека.

Безраздельное господство Ивана Борисовича в Сибири продолжалось до конца 1818 года. В ноябре этого года Комитет министров принял решение о том, что пребывание Пестеля на генерал-губернаторском посту «оказывается уже несовместным» с государственной необходимостью, в марте следующего года последовал указ о его отставке. В Сибири началась сенатская ревизия, которую проводил новый генерал-губернатор Михаил Сперанский.

Причины этой отставки следует искать вовсе не в жестокости, взяточничестве и казнокрадстве Пестеля. О том, что происходит в Сибири, в столице знали: жалобы сибиряков на Ивана Борисовича постоянно рассматривались в Сенате и Комитете министров. Управленческий стиль, которого придерживался Пестель, не был чем-то из ряда вон выходящим: подобными методами действовали многие российские губернаторы.

Падение генерал-губернатора было вызвано сложным клубком придворных интриг, не последнюю роль в которых сыграл граф Аракчеев, сперва покровитель, а впоследствии недоброжелатель Пестеля-старшего.

К 1817 году Иван Пестель стал приобретать некоторую самостоятельность в политических придворных интригах. Пошатнулось положение при дворе министра финансов Гурьева — и Пестеля, к тому времени уже члена Государственного совета, стали прочить на эту должность. Слухи о своем назначении в министры финансов сам Иван Борисович считал не вовсе безосновательными. Тогда же Пестелю был предложен пост министра полиции, от которого, правда, он отказался. Именно в конце 1817 года отношения между Аракчеевым и Пестелем испортились. Аракчеев настоял на отставке своего бывшего протеже и на назначении на его место опального Сперанского. При этом Аракчееву пришлось убеждать в необходимости этой смены расположенного к Пестелю императора.


Еще от автора Оксана Ивановна Киянская
Декабристы

Дореволюционная официальная идеология называла декабристов изменниками, а советские историки изображали их рыцарями без страха и упрека, тогда как они не были ни теми ни другими. Одни были умны и циничны, другие честны, но неопытны, третьи дерзки и безрассудны, а иные и вовсе нечисты на руку. Они по-разному отвечали на вопрос, оправдывает ли высокая цель жестокие средства. Но у столь разных людей было общее великое стремление — разрушить сословное общество и отменить крепостное право. В поле зрения доктора исторических наук Оксаны Киянской попали и руководители тайных обществ, и малоизвестные участники заговора.


Рылеев

Кондратий Рылеев (1795—1826) прожил короткую, но очень яркую жизнь. Азартный карточный игрок, он несколько раз дрался на дуэлях, за четыре года военной службы ни разу не получил повышения и вышел в отставку в чине подпоручика, но вскоре прославился как поэт и соиздатель альманаха «Полярная звезда», ставшего заметным явлением даже на фоне тогдашнего расцвета литературной жизни и положившего начало российской коммерческой журналистике. Он писал доносы на коллег-конкурентов, дружил с нечистоплотным журналистом Фаддеем Булгариным, успешно управлял делами Российско-американской компании и намеревался изменить государственный строй.Биография Рылеева во многом пересматривает традиционные взгляды на историю тайных обществ и показывает истинные мотивы действий героя, его друзей и оппонентов: какую роль играл он в борьбе могущественных придворных фигур; благодаря чему издаваемый им альманах превратился в выгодное предприятие; каким образом штатский литератор стал лидером военного заговора; наконец, почему он, не принимавший активного участия в восстании на Сенатской площади, был казнен.


Южный бунт. Восстание Черниговского пехотного полка

Книга посвящена одному из самых трагичных эпизодов движения декабристов – восстанию Черниговского пехотного полка. Привлекая новые архивные материалы, автор анализирует состояние тайных обществ накануне восстания, сделана попытка описать причины восстания, его ход и последствия. Показана историческая неизбежность поражения южных декабристов, не сумевших справиться со стихией солдатского бунта.Книга предназначена всем, кто интересуется отечественной историей.


Рекомендуем почитать

Артигас

Книга посвящена национальному герою Уругвая, одному из руководителей Войны за независимость испанских колоний в Южной Америке, Хосе Артигасу (1764–1850).


Хроника воздушной войны: Стратегия и тактика, 1939–1945

Труд журналиста-международника А.Алябьева - не только история Второй мировой войны, но и экскурс в историю развития военной авиации за этот период. Автор привлекает огромный документальный материал: официальные сообщения правительств, информационных агентств, радио и прессы, предоставляя возможность сравнить точку зрения воюющих сторон на одни и те же события. Приводит выдержки из приказов, инструкций, дневников и воспоминаний офицеров командного состава и пилотов, выполнивших боевые задания.


Добрые люди Древней Руси

«Преподавателям слово дано не для того, чтобы усыплять свою мысль, а чтобы будить чужую» – в этом афоризме выдающегося русского историка Василия Осиповича Ключевского выразилось его собственное научное кредо. Ключевский был замечательным лектором: чеканность его формулировок, интонационное богатство, лаконичность определений завораживали студентов. Литографии его лекций студенты зачитывали в буквальном смысле до дыр.«Исторические портреты» В.О.Ключевского – это блестящие характеристики русских князей, монархов, летописцев, священнослужителей, полководцев, дипломатов, святых, деятелей культуры.Издание основывается на знаменитом лекционном «Курсе русской истории», который уже более столетия демонстрирует научную глубину и художественную силу, подтверждает свою непреходящую ценность, поражает новизной и актуальностью.


Иван Никитич Берсень-Беклемишев и Максим Грек

«Преподавателям слово дано не для того, чтобы усыплять свою мысль, а чтобы будить чужую» – в этом афоризме выдающегося русского историка Василия Осиповича Ключевского выразилось его собственное научное кредо. Ключевский был замечательным лектором: чеканность его формулировок, интонационное богатство, лаконичность определений завораживали студентов. Литографии его лекций студенты зачитывали в буквальном смысле до дыр.«Исторические портреты» В.О.Ключевского – это блестящие характеристики русских князей, монархов, летописцев, священнослужителей, полководцев, дипломатов, святых, деятелей культуры.Издание основывается на знаменитом лекционном «Курсе русской истории», который уже более столетия демонстрирует научную глубину и художественную силу, подтверждает свою непреходящую ценность, поражает новизной и актуальностью.


Антуан Лоран Лавуазье. Его жизнь и научная деятельность

Эти биографические очерки были изданы около ста лет назад отдельной книгой в серии «Жизнь замечательных людей», осуществленной Ф. Ф. Павленковым (1839—1900). Написанные в новом для того времени жанре поэтической хроники и историко-культурного исследования, эти тексты сохраняют по сей день информационную и энергетико-психологическую ценность. Писавшиеся «для простых людей», для российской провинции, сегодня они могут быть рекомендованы отнюдь не только библиофилам, но самой широкой читательской аудитории: и тем, кто совсем не искушен в истории и психологии великих людей, и тем, для кого эти предметы – профессия.


Есенин: Обещая встречу впереди

Сергея Есенина любят так, как, наверное, никакого другого поэта в мире. Причём всего сразу — и стихи, и его самого как человека. Но если взглянуть на его жизнь и творчество чуть внимательнее, то сразу возникают жёсткие и непримиримые вопросы. Есенин — советский поэт или антисоветский? Христианский поэт или богоборец? Поэт для приблатнённой публики и томных девушек или новатор, воздействующий на мировую поэзию и поныне? Крестьянский поэт или имажинист? Кого он считал главным соперником в поэзии и почему? С кем по-настоящему дружил? Каковы его отношения с большевистскими вождями? Сколько у него детей и от скольких жён? Кого из своих женщин он по-настоящему любил, наконец? Пил ли он или это придумали завистники? А если пил — то кто его спаивал? За что на него заводили уголовные дела? Хулиган ли он был, как сам о себе писал, или жертва обстоятельств? Чем он занимался те полтора года, пока жил за пределами Советской России? И, наконец, самоубийство или убийство? Книга даёт ответы не только на все перечисленные вопросы, но и на множество иных.


Рембрандт

Судьба Рембрандта трагична: художник умер в нищете, потеряв всех своих близких, работы его при жизни не ценились, ученики оставили своего учителя. Но тяжкие испытания не сломили Рембрандта, сила духа его была столь велика, что он мог посмеяться и над своими горестями, и над самой смертью. Он, говоривший в своих картинах о свете, знал, откуда исходит истинный Свет. Автор этой биографии, Пьер Декарг, журналист и культуролог, широко известен в мире искусства. Его перу принадлежат книги о Хальсе, Вермеере, Анри Руссо, Гойе, Пикассо.


Жизнеописание Пророка Мухаммада, рассказанное со слов аль-Баккаи, со слов Ибн Исхака аль-Мутталиба

Эта книга — наиболее полный свод исторических сведений, связанных с жизнью и деятельностью пророка Мухаммада. Жизнеописание Пророка Мухаммада (сира) является третьим по степени важности (после Корана и хадисов) источником ислама. Книга предназначена для изучающих ислам, верующих мусульман, а также для широкого круга читателей.


Алексей Толстой

Жизнь Алексея Толстого была прежде всего романом. Романом с литературой, с эмиграцией, с властью и, конечно, романом с женщинами. Аристократ по крови, аристократ по жизни, оставшийся графом и в сталинской России, Толстой был актером, сыгравшим не одну, а множество ролей: поэта-символиста, писателя-реалиста, яростного антисоветчика, национал-большевика, патриота, космополита, эгоиста, заботливого мужа, гедониста и эпикурейца, влюбленного в жизнь и ненавидящего смерть. В его судьбе были взлеты и падения, литературные скандалы, пощечины, подлоги, дуэли, заговоры и разоблачения, в ней переплелись свобода и сервилизм, щедрость и жадность, гостеприимство и спесь, аморальность и великодушие.