Пестель - [35]

Однако Волконский действительно пользовался поддельной печатью, вскрывая переписку армейских должностных лиц. «Сия печать председателя Полевого аудиториата сделана была мною в 1824 году», — показывал князь на следствии. Печать эта была использована по крайней мере один раз: в том же году Волконский вскрыл письмо начальника Полевого аудиториата 2-й армии генерала Волкова к начальнику армейского штаба Киселеву. В письме он хотел найти сведения, касающиеся Михаила Орлова, только что снятого с должности командира 16-й пехотной дивизии, и его подчиненного, майора Владимира Раевского. «Дело» Орлова и Раевского, участников заговора, занимавшихся, в частности, пропагандой революционных идей среди солдат, могло привести к раскрытию всего тайного общества.

В целях тайного общества Сергей Волконский использовал и свои родственные и дружеские связи с армейским начальством, с высшими военными и гражданскими деятелями империи. А связей этих было немало: вряд ли кто-нибудь другой из заговорщиков мог похвастаться столь представительным «кругом общения». Особые отношения соединяли Сергея Волконского с его шурином, Петром Михайловичем Волконским.

Близкий кровный родственник заговорщика, женатый к тому же на его родной сестре Софье, Петр Волконский был при дворе одной из самых значимых персон. Еще при Павле I Петр Волконский был адъютантом цесаревича Александра Павловича — и впоследствии остался одним из самых близких друзей императора Александра I, в 1813 году получил должность начальника Главного штаба Его Императорского Величества. Доверие монарха он сохранил, и потеряв свою должность: Петр Волконский был одним из тех, кто сопровождал Александра I в его последнее путешествие; на его руках император умер в Таганроге.

Сергей Волконский считал своего шурина «ментором» и покровителем. И это было справедливо. Зная о недовольстве императора поведением родственника, Петр Волконский постоянно пытался смягчить сердце монарха. Судя по действиям Петра Волконского, он знал и о существовании заговора — и помогал заговорщикам. О том, в чем эта помощь выражалась конкретно, речь ниже. Пока же скажем, что именно сочувствие заговорщикам стоило ему в 1823 году должности начальника Главного штаба. Петр Волконский делился с шурином и секретной информацией: в ноябре 1825 года заговорщик узнал о смертельной болезни императора на несколько дней раньше, чем об этом стало известно высшим военным чинам в Петербурге.

Высокие связи Сергея Волконского не ограничивались его отношениями с шурином. С начальником штаба 2-й армии генерал-майором Киселевым Волконский дружил еще с юности; дружба связывала Волконского с генерал-лейтенантом Бенкендорфом — тогда начальником штаба Гвардейского корпуса. «Близкое знакомство» соединяло Волконского с генерал-лейтенантом Иваном Виттом, начальником южных военных поселений. Среди армейских офицеров у князя были и собственные агенты.

В 1823 году, во время Высочайшего смотра 2-й армии, Сергей Волконский получил от императора Александра I «предостерегательный намек» — о том, что «многое в тайном обществе было известно». Довольный состоянием бригады Волконского, Александр похвалил князя за «труды», но при этом добавил, что «мсье Сержу» будет «гораздо выгоднее» продолжать заниматься своей бригадой, чем «заниматься управлением» Российской империи. Летом 1825 года, когда появились первые доносы на южных заговорщиков и над тайным обществом нависла угроза раскрытия, подобное «предостережение» Волконский получил и от одного из своих ближайших друзей — генерала Киселева. Киселев сказал тогда Волконскому: «Напрасно ты запутался в худое дело, советую тебе вынуть булавку из игры».

Естественно, что всей полученной информацией Волконский делился с Пестелем. Верность лично Пестелю означала для Волконского и безусловную преданность «общему делу».

Для Пестеля дружба и преданность Волконского были очень важны. Ценность генерала для дела революции многократно возросла летом 1825 года. Именно тогда командир 19-й дивизии, генерал-лейтенант Корнилов, уехал в длительный отпуск, и Волконский стал исполнять его обязанности. У Пестеля возникли серьезные надежды на эту дивизию. Однако и здесь руководителя Директории ждало разочарование: одним из шести полков этой дивизии, Украинским пехотным, командовал полковник Иван Бурцов.

Бурцов, знавший о тесной связи Волконского с Пестелем, вел себя вызывающе, публично нарушая приказы дивизионного начальника. В частности, в своем полку он ввел жестокие телесные наказания для солдат — несмотря на то, что Волконский пытался искоренить в дивизии палки. Летом 1825 года между генерал-майором и полковником произошел открытый разрыв.

Волконский сказал тогда Бурцову: «Поведение твое в полку вовсе не соответствует ожиданиям каждого; ты с офицерами обращаешься слишком строго и грубо, а с солдатами употребляешь телесные наказания; от этого полк хотя и выучен, но в нем все тебя не любят. Ты опять вводишь в 19-й дивизии палки, которые я отчасти успел изгнать. По прежней нашей связи я ожидал, что ты будешь стараться привлекать к себе подчиненных, дабы иметь их во всегдашней своей власти». Бурцов отвечал: «Князь, прежняя наша связь 5 лет уж как разрушена, и я служу с единою целию довести полк до наилучшего фронтового и внутреннего устройства, дабы тем оправдать лестное доверие государя и ходатайство генерала Киселева». Командир Украинского полка пообещал Волконскому открытое противодействие в случае начала восстания.