Пестель - [114]

В отличие от Пестеля авторитетом для офицеров своего полка Густав Гебель не был. Воспоминания современников, записанные со слов офицеров-черниговцев, рисуют полкового командира человеком жестоким, грубым, «почти всегда пьяным». Отзывы эти во многом преувеличены, однако ясно одно: в полку его не уважали. Кроме того, сам Гебель очень боялся влияния и связей старшего после него офицера в полку — Сергея Муравьева-Апостола, командира 1-го батальона. Муравьев был равен ему по чину, хотя по возрасту был на 16 лет моложе. Конечно, незнатный полковой командир был не ровня командиру батальонному: потомку гетмана, аристократу, в прошлом — блестящему гвардейцу.

Правда, и подполковник Муравьев-Апостол безусловным лидером среди офицеров не стал.

Если в Вятском полку после ареста Пестеля был обнаружен только один действующий член тайного общества — майор Лорер, то из 37 офицеров-черниговцев восемь состояли в заговоре. Кроме самого Муравьева это были члены Общества соединенных славян капитан Андрей Фурман, штабс-капитан Вениамин Соловьев, поручики Анастасий Кузьмин, Василий Петин, Андрей Шахирев и Михаил Щепилло, а также Иван Сухинов — член Южного общества, близкий по мировоззрению к «славянам». Ни в одном полку 1-й и 2-й армий не было такого количества участников заговора. Естественно, что членство в одной тайной организации ломало отношения дисциплины и субординации.

Между заговорщиками-черниговцами существовали весьма серьезные разногласия. Взаимоотношения между Сергеем Муравьевым и младшими офицерами были похожи на взаимоотношения Муравьева с Пестелем. С той только разницей, что в данном случае самому подполковнику приходилось «унимать» и удерживать своих подчиненных от неразумных действий.

Один из самых «пламенных» заговорщиков, поручик Кузьмин, например, «не расслышавши на совещании одном, о чем толковали и спорили, и, думая, что решили поднять весь корпус на другой день, объявил об этом своей роте и вышел на линейку в лагере в походной амуниции». А на упреки в поспешности ответил: «Черт вас знает, о чем вы там толкуете понапрасну! Все толкуете, конституция, «Русская Правда» и прочие глупости, а ничего не делаете. Скорее дело начать бы, это лучше всех ваших конституций». Другой заговорщик, Иван Сухинов, сказал однажды Бестужеву-Рюмину, что «изрубит» его «в мелкие куски», если он и Муравьев-Апостол будут «располагать» им и его товарищами «по своему усмотрению». И при этом добавил, что «славяне» и сами могут «найти дорогу в Москву и Петербург».

И даже впоследствии, пройдя каторгу и ссылку, «славяне» не простили Муравьеву «медлительности». И в письмах, и в мемуарах они обвиняли его в «умеренности, в хладнокровии, в нелюбви пролития крови». По мнению «славян», муравьевская «умеренность» была простой «глупостью». И именно эта «глупость» помешала в 1826 году революционерам победить.

Кроме офицеров в Черниговском полку служили и солдаты-заговорщики. Правда, это были не простые солдаты, а бывшие офицеры, разжалованные в рядовые за различные дисциплинарные проступки. В полку таких солдат было трое: Дмитрий Грохольский, Игнатий Ракуза и Флегонт Башмаков.

Их разжалование в солдаты отнюдь не являлось следствием несправедливости или произволом властей. Преступление Флегонта Башмакова, разжалованного без лишения дворянства, состояло в растратах: будучи полковником и командиром артиллерийской роты, он присвоил «казенных, солдатских и других сумм всего 29 215 рублей 92 1/2 копейки ассигнациями и 11 рублей серебром». Игнатий Ракуза был разжалован из поручиков и ротных командиров Пензенского пехотного полка за то, что в пьяном виде «делал грубости» и оскорблял своего батальонного командира. Очень похожим было и преступление Дмитрия Грохольского, штабс-капитана и ротного командира Полтавского полка. «Дерзкие грубости» в адрес батальонного командира майора Дурново закончились в данном случае дракой между майором и штабс-капитаном, а также вставшими на сторону Грохольского двумя офицерами.

Попав в Черниговский полк, все трое разжалованных стали объектом пристального внимания как со стороны Сергея Муравьева-Апостола, так и со стороны офицеров-«славян». Батальонный командир старался завязать дружеские, доверительные отношения с нижними чинами, и прежде всего с бывшими офицерами. Бестужев-Рюмин рассказал на следствии, что, принимая разжалованных в тайное общество, офицеры объясняли им, «что это единственный способ возвратить потерянное». Разжалованных офицеров использовали в качестве своеобразных «передаточных звеньев» между офицерами-заговорщиками и солдатами. Самим офицерам было «неловко уговаривать нижних чинов», поэтому эта роль отводилась разжалованным. Они были гораздо ближе к солдатской массе, могли к тому же постоянно находиться в казармах, не вызывая подозрений. К концу 1825 года Грохольский, Ракуза и Башмаков уже были посвящены в тайну заговора — и горели желанием участвовать в «общем деле».

Обычные, не разжалованные из офицеров, солдаты-черниговцы в тайном обществе не состояли. Однако отсутствие субординации между офицерами полка пагубно влияло и на них. Так, весной 1825 года в 1-й армии разразился громкий скандал, завершившийся для его участников — рядовых Черниговского полка — военным судом. Несколько солдат за примерное поведение были переведены в гвардию. Однако по дороге в Петербург выяснилось, что, как сказано в приказе по армии, «назначения сего удостоены были люди дурной нравственности и с порочными наклонностями. Офицер, препровождавший команду, на первых переходах вынужден был употребить строгость, чтоб остановить буйство их и защитить обывателей от насилия; в продолжение пути опорочили они себя новыми дерзостями и наконец некоторые из них обнаружили явное ослушание против начальника команды». Иными словами, солдаты напились и стали грабить окрестные селения.