Песок. Повесть длиною в одну ночь - [21]

А тебе?

— Нет, — ответил я совершенно искренне. — С тобой, Димка, никогда не холодно.

Глаза Димки счастливо заблестели.

Девять

Димка-cтарший умер, когда мне было восемнадцать.

На тот момент я совмещал учебу в университете с работой сборщика компьютеров, чему Димка был очень рад. Я сдержал данное слово.

— Взялся за ум наконец-то, — говорил он. — Лучше поздно, чем никогда.

Умер он веселым и теплым майским днем, когда я радостный возвращался из учебного заведения, понимая, что эту сессию сдам автоматом, — и на "отлично". К тому же, я уже пять месяцев не курил. Мне очень хотелось порадовать Димку, человека, который был для меня всем, — родителями, учителем, другом, наставником. К сожалению, понимание того, что для тебя значит человек, часто приходит очень поздно.

Но лучше поздно, чем никогда, так ведь, Димка? — думал я, глотая слезы, стоя над открытым гробом.

— Малой, — кто-то держал меня за плечо сильной рукой. — Если что, все порешаем, обращайся.

Я молчал.

— Димон правильный пацан был, честный. Похороним как надо, не боись, малой. Деньги нужны?

Я молчал. Глотал слезы.

Шока не было. Я почему-то знал, что случится нечто невероятно гадкое и нехорошее, ждал этого. Жизнь шла, и шла неплохо, но по ночам я чуть не выл от накатывающей глухой тоски, пряча лицо в подушку. Чувствовал, — беда где-то рядом. И тому, что она все-таки ворвалась в стройный уклад нашей жизни, не удивился.

Димка, наверное, тоже знал — недавно в его глазах появились какие-то больные желтые искорки, пронизывающие его зеленые глаза безграничной глубиной печали. Появились — да так и остались, пока эти глаза не закрылись навсегда.

— Сердце у него было слабое, — опять тот же голос. Лица не помню, помню мозолистые руки, пальцы в наколках.

Помню, что тогда понял — никогда не буду к ним обращаться.

***

Я был отчислен за неуспеваемость со второго курса.

Снова стал курить за месяц до этого.

***

Я понял, что мне хочется курить.

Выдыхая дым, я снова поглядел на небо. Откуда столько звезд? Как они смогли прорваться сквозь блокаду тяжелых туч и подарить столько света? Тем ценнее подарок — долгие века они копили свой свет, чтобы потом мы восхищались им.

Хотя... Восхищаться звездами? Я давно отвык от этого.

Но сейчас можно. Я ребенок.

Которому тридцать.

— Ты чего-то спросить хотел, — напомнил мне Димка.

Я медленно заговорил.

— Тогда, на пляже... Зачем ты меня в воду погнал?

Димка вздохнул, виновато развел руки.

— Я не хотел, Серый. Просто... Я думал, — хорошо бы сей час, чтоб можно было искупаться. Ведь было же лето! — он снова вздохнул. — Я не знал, что так будет.

— Как там? — вырвалось у меня невольно.

— Там?

Закончить мысль надо. Хоть и больно.

— Там, где ты сейчас, — очень тихо сказал я.

Но Димка услышал.

— Где я сейчас... — он задумался. — Там да, там лето.

— А как ты сейчас выглядишь? — каждый вопрос похож на хождение по острым иглам. Тяжело, больно, и кажется, что не справишься, потому что слишком много на себя взял. — В смысле, сейчас ты в куртке, в спортивном костюме том злосчастном, под низом еще одни штаны... наверное.

— А как же, — просиял Димка. — Ты ж просил одевать их зимой.

- «Надевать».

- Ой, да. Точно, «надевать».

— Я и шапку просил, — улыбнулся я. – «Одевать».

— Не, шапка — это другое, — Димка посерьезнел. — Меня когда в интернате били, шапку надевали всегда, на глаза насовывали. Не люблю шапок.

У меня заныло сердце. Почему я не знал об этом раньше? Почему не мог помочь, или хотя бы не требовать одевать этот головной, блин, убор каждый день? Что должен был чувствовать Димка каждый раз, когда я просил его об этом?

Немного помолчали, потом Димка серьезно посмотрел мне в глаза.

— Я, Серый, выгляжу так, как ты меня запомнил. По-другому не знаю, как можно. Не умею.

И не надо, малыш. Только не тем, что я видел перед мостом, только не так.

 Неужели я помню тебя и таким?

***

...он ведь сейчас встанет, доктор?..

***

А ведь — помню.

Прости, малыш. Но я не смогу забыть. Не смогу.

— У тебя ж день рождения сегодня, а так глупо все получилось, — грустно сказал Димка. — Я вообще хотел не так, хотел просто... ну как раньше. Чтобы и лето, и пляж...

Лицо его стало очень печальным.

— Но не получилось, — он шмыгнул носом.

Я обнял его и закрыл глаза.

И передо мной все было как раньше.

Никого не пущу в эти воспоминания. Они только мои, и они все, что у меня осталось. Мое время — песок, и он неслышно утекает сквозь узкое отверстие жизни, сдерживаемый — пусть ненадолго — только пальцами одиннадцатилетнего ребенка, сумевшего изменить мою жизнь.

Пусть ненадолго. Но сумевшего.

И сейчас я стою, а сквозь мои пальцы мягко, тепло и безвозвратно струится песок моих воспоминаний. Не уходи, — прошу я Димку. Куда? — весело удивляется он, но в голосе его звучат слезы. Я всегда с тобой, — говорит он, — пока ты меня помнишь. Песок легок и приятен на ощупь, он шелковой тканью гладит мои руки, рисует в душе красочные замечательные картины.

Спасибо, Димка.

Все у тебя получилось.

— Правда? — счастливый Димкин голос.

— Правда, — говорю я.

Сквозь пальцы настойчиво, но все так же мягко и ненавязчиво течет песок. Песчинки капают хрустальными снежинками, растворяясь в воздухе и рассыпаясь нежным звоном. Наверное, все вокруг блестит и сияет от растворившихся песчинок, которые вернули мне меня.