Песок и золото - [36]

Гортов вдруг обнаружил себя схватившим за плечи Софью, трясущим ее. Софья не сопротивлялась, глядела на Гортова с ненавистью. Он попытался толкнуть ее на кровать, потом отнять сумку — все действия его были безрезультатны. Софья, схватив Гортова за рубашку, оттолкнула его, и он сам упал на кровать, больно ударившись головой о решетку, рубашка на груди разорвалась. В пол провалилась пуговица.

Софья ловко вскинула на плечо чемодан и бросилась в дверь, стуча чемоданом в стены. Гортов долго не мог встать, словно забыв, как это делается, но, справившись с собой и вскочив, он побежал за ней в коридор — быстрей по ступенькам, не видя ног — рано или поздно он в темноте влетит, не разминется с широкой Софьей. Пролет за пролетом он бежал вниз, не отпуская перилла, но вот, когда уже впереди был свет, вдруг Гортов увидел зверскую пасть — лязгнув зубами, Софья вцепилась Гортову в голую грудь и с ревом, с могучим усердием, вырвала кусок кожи с мясом из тела. Гортов упал на ступеньки, обреченно глядя, как теплой струей убывает жизнь. Больше он ничего не видел.

* * *

Гортов пришел в себя от того, что кто-то дернул его за ногу. На табурете возле кушетки сидел Чеклинин.

— Видео где? В телефоне? — спросил он, рассматривая разбитые на полу часы-сердце.

Гортов покивал с необычайным шейным усилием, пытаясь встать.

— А телефон, значит, у Софьи. А где Софья, ты не знаешь, — разъяснил сам себе Чеклинин.

Гортов помотал головой в подтверждение: мол, не знаю, а вы все верно сказали, товарищ Чеклинин.

— Тогда собирайся.

Привстав сам, он схватил Гортова за ухо и поволок с кушетки. Гортов сразу упал, больно стукнувшись об пол коленками. На ходу, не разгибаясь — Чеклинин пальцев не разжимал — влез в брюки и в сапоги. Спросонья ему было хоть ничего не понятно, но и не больно, не страшно.

— Можно сходить в туалет?

— Только под себя. Или позже, — расслабленно говорил Чеклинин.

Гортов быстро приспособился к его ритму движения, поэтому пальцев на ухе почти не чувствовал, тем более что Чеклинин ухо садистски не рвал на себя, хотя и держал крепко.

Дорога к бричке казалась детской игрой. Вот сейчас Чеклинин схватит второе ухо и будет шутливо тянуть вверх: «Сколько тебе сегодня, мальчик? Ух, как много лет! Перетерпеть придется».

Оказавшись на заднем сиденье с освобожденным ухом, Гортов уснул сразу же.

* * *

В камере пол был посыпан свежим, поверх гниющего, сеном, и не проникал свет. Из стены выступал плафон, но Гортов его не включал, лежал, не двигаясь. По стенам, было слышно, возилось что-то — наверное, клопы. Они сыпали штукатурку и ссыпались вниз сами. Отчетливо пахло спиртом. Гортов даже подумал, что где-то рядом, возможно, лежит Порошин.

Сердце, или то, что стало на его месте, отчаянно и горячо билось в ухе, совершенно забыв про остальное тело. Тело меж тем охладевало. Почти не терзала рана в груди, только в ней будто бы переливалось что-то, то теплое, то холодное, как в ручье.

На душе было все еще странно спокойно, будто Гортов доподлинно знал, что, работая в «Державной Руси», он рано или поздно окажется в запертом темном чулане. Он даже обрадовался: вот, сейчас найдет в темноте Порошина, обнимется с ним. Тот расскажет ему что-нибудь дерзновенное, с мукой в лице, а потом поведет по бабам. Сейчас бы Гортов пошел.

В углу чулана был специальный сток. Гортов сходил туда помочиться. Снова присел. В голове шли кругом одни и те же мысли.

Что с ними делают? Неужели их истязают тут? Все-таки загоняют иголки в ногти? Ломают пальцы? Выкалывают глаза? Вертят на дыбе? Опять представлялся Малюта Скуратов. Впрочем, Порошина было сложно вообразить на дыбе. Дыба бы поломалась под ним. А его пальцы, в обхват — диаметром с шею худого Гортова, напротив, не поломать щипцами. А та девочка, плескавшаяся мочой, была такая маленькая, такая несчастная, она бы умерла от страха, как только бы ей показали иглу.

— Ко-о-оля! — несмело позвал Гортов. — Девочка с мочо-о-ой!

Где-то открылась дверь, и пахнуло землей и навозом. Стали слышны шаги. Со страшным железным клекотом открылась другая дверь, еще ближе к Гортову. Он с трудом догадался, что она открылась в его камере.

— Вставайте, идите за мной, — сказал незнакомый голос.

В коридоре был свет. Гортов увидел открывшего. Он был лысый и крепкий, как молодая картофелина, в малиновой рясе, с раздавшейся глянцевой головой, горшком серых птичьих волос, весь в землистых тяжелых запахах, — будто бы в самом деле, как картошку, его только что вытащили из земли. В пальцах он мял какой-то документ в прозрачном файле.

Прошли в закуток, спустившись на этаж ниже.

По пути человек в рясе представился следователем, но имени не назвал. Сели. На стене у окна медно поблескивало распятье. Здесь же, в кабинете, сидели Бортков с Спириным. Они не поздоровались с Гортовым.

— Это понятые, — представил их следователь. — Ознакомьтесь, пожалуйста, с протоколом.

Он подложил Гортову желтоватый листок, исписанный детским корявым почерком. Гортов смотрел на его странное одеяние. Ряса переливалась на свету из малинового в бордовый. По набрякшим щекам бродили розовые следы. «Ознакомьтесь, ознакомьтесь», — сказал он с нетерпением. Из-под рясы виднелись джинсы с туфлями. Еще Гортов заметил, что носки у него были разные. Один просто серый, а другой светло-серый. Почему-то это особенно лезло в глаза.