Песок и золото - [14]

Второй раз — когда отпевали бабушку, а Гортов приехал на похороны в разорванных на коленях джинсах, и с серьгами-гвоздиками, и с всклокоченными волосами — тогда он был панк, и люди смотрели на Гортова удивленно, и он сразу покинул храм. На том все закончилось.

Но Гортов знал, что его фамилия имеет церковное происхождение, что на его прадеде прервалась церковная династия, и что самого прадеда дважды отбивали местные с топорами и вилами, но на третий раз все-таки увезли большевики.

Гортов чувствовал, что эта духовность есть немного и в нем, хотя, как все, любил смеяться над этим словом, но, когда видел церковные купола, то не мог отвести сразу взгляда, и было ни с чем не сравнимо то чувство, когда он слышал звон колоколов. Всю жизнь Гортов не думал об этом, бежал от этого, но теперь он все яснее осознавал — все то, что происходит с ним, неслучайно. Это судьба взяла его за запястье и привела сюда. «Может быть, попоститься? Идет ли сейчас какой-то пост?», — размышлял вслух Гортов, когда постучались в стену.

Соседка старушка сладко пропела: «Андрей! Андре-ей!»

* * *

— Мне очень неловко об этом просить, — сказала она, и ее глаза заблестели. — Но вы не поможете?.. Я уже месяц не мыла голову. Она так чешется...

Она почесалась.

Софья без особенного стыда помогла старушке стащить через голову ночную рубаху. Задрались и отвалились в разные стороны груди. Лиловые, они были похожи на две лишних руки. Вокруг образовалось много творожного, белоснежного, от которого некуда стало деться взгляду. Софья принесла принадлежности — мыло, мочалку и все другое, что полагается. Гортов держал шею и голову. Вдруг он обнаружил, что одна грудь свалилась ему на руку. Ему было стыдно стряхнуть эту грудь, и он так и стоял, с ней на ладони. Грудь была шершавая, теплая и будто живая...

— Не смущайтесь, это ведь так естественно, — проворковала старушка.

— Ничего, ничего, — говорила Софья, а Гортову опять захотелось плакать.

Работа шла очень медленно. Софья двигалась осторожно. Шампунь чавкал в твердых завившихся волосах. Руки ее застревали.

Старушка ни на секунду не замолкала: она рассказывала свою бурную вымышленную биографию и перебивала сама себя советами Софье. «Дурочка криворукая. Вот у Андрюши какие ловкие руки. Лучше б Андрюша голову мыл... Хотя она и держать нормально не сможет», — будто жалея его, прибавляла старушка.

Софья необычайно сильно потела — темные круги образовались на спине и вокруг подмышек. Зелеными ручейками стекала по ней старушечья грязь. Кричала из старых часов кукушка.

* * *

Когда все закончилось, Софья привела Гортова в свою комнатку. Это было маленькое, девическое местечко — глядели с письменного стола плюшевые слоны и львы, и цокали язычком часы в форме сердца. Глаза у львов были хотя пластмассовые, но злые.

Они сели в кровати. Налившись фиалковым цветом, Софья застенчиво мяла в руках сухую тряпку. Гортову захотелось, чтобы хоть что-нибудь произошло, но ничего не происходило. Даже молчала старушка. Гортов слышал хруст тряпки.

— А вы здесь живете, — сказал Гортов.

— Да, — подтвердила Софья.

На столе Гортов заметил тетрадку в цветочек с надписью «Стихотворения».

— Ваше? — спросил Гортов,

— Мое, — ответила Софья, сменив фиалковый на пунцовый.

— Вы пишете стихи?

— Да, — едва выдохнула, и мягким светом зажглись ее голубые глазки.

— Можно почитать?

— Нет, — и вспыхнули еще ярче, но тут же потухли, словно перегорели.

«Какая у нее все-таки крепкая, мужиковатая шея, — подумал Гортов. — И плечи. Плечи чересчур велики. Ну что же ты, Софья, оживи хоть чуть-чуть!».

Гортов качнулся в ее сторону и неожиданно поцеловал. Поцеловал не глядя, куда-то в квадрат лица, где предполагалось, что были губы. Чувство было такое, будто целуешь обивку мебели, но хотелось еще, еще... навалиться, схватить за волосы и влезть под платье.

Снова поцеловал, и Софья уже отстранилась. Гортов подвинулся следом за ней. Они прижались друг к другу бедрами. Гортов погладил тыльной стороной руки ее шею и проворно скользнул вниз. Софья схватила его за палец — руки у нее были старушкины — цепкие. Сказала негромко, но твердо: «Нет».

«Не очень-то и хотелось», — подумал Гортов с досадой и резко встал, не стесняясь вставшего члена.

«До свидания», — сказал Гортов. «До свидания», — сказала Софья. «До свидания», — сладострастно сказала старушка, хотя пару секунд назад из ее комнаты звучал храп.

* * *

Потянулись рабочие дни, полные вроде необременительных, но нервных, однообразных дел. Нужно было обзванивать и созывать людей на внеочередной съезд. Нужно было готовить документацию к предстоявшему вскоре митингу. Порошин расхаживал по кабинету, скучая, и рассказывал истории про знакомых попов. Одна история была про настоятеля, освящавшего коттеджи бандитов, другая — про епископа, совращавшего прихожанок. Третья — про попа, с украденными пожертвованиями сбежавшего в Грецию. Ближе к концу рабочего дня Порошина тянуло на философские обобщения, и он рассуждал о религии в целом, в частности, уверяя, что сила веры обратно пропорциональна интеллектуальному развитию.

В основном же Порошин проводил рабочий день в неподвижном страдании. Часто на него нападал абсолютный волевой паралич. В такие часы он не мог ничего сделать, и даже встать, и даже пошевелить пальцем, и только с тоской глядел как будто внутрь своего тела и пытался разглядеть там свое страдание.