Песочные часы - [9]

Мамы и тети Лены подолгу нету дома, у них начались репетиции, концерты в госпиталях, гастрольные поездки. Шура чинит, готовит, ходит на рынок «менять», выводит погулять Маринку, которая, как ни странно, так от меня и не заразилась свинкой, хотя постоянно сидела на моей кровати и смотрела, как я играю. Стоят морозы, и наша с Маринкой жизнь проходит в основном на кроватях. На них можно раскачиваться как на качелях или, забравшись с головой под одеяло, играть в пещеру и медвежат.

Когда я выздоровела, кубики мои перекочевали в угол комнаты, между дверью и вешалкой. Там я продолжала играть, и в моих играх происходило примерно то, о чем передавали по радио и говорили взрослые. Я слушала сводки и ждала сообщения о том, сколько сбито самолетов. И когда голос по радио говорил: «За сегодняшний день сбито немецких самолетов двенадцать, наших — семь» — я радовалась: немецких самолетов было сбито больше. Я говорила маме:

— Сегодня сводка хорошая: наших только семь, а ихних — двенадцать.

Но мама не радовалась: немцы взяли Киев, а у нее под Киевом остались родители, мои дедушка и бабушка. Мама перед самой войной собиралась поехать к ним в гости и меня взять с собой, но из-за войны не успела. И теперь она не знала, что с ними.

Засыпая, я слышала, как мама и тетя Лена, сидя у коптилки, шепотом разговаривают:

— Ты слышала? У Фани Избугалтерии сын погиб.

— Как?!

— Да! Я ее сегодня встретила. На нее страшно смотреть! Кожа и кости.

— Карточки украли, теперь это.

— Ужас!

Неужели они о той Фане, с которой мы ехали в поезде? Та была толстая, а эта — кожа и кости. Наверно, не о той.

Витя приехал!

Приехал Витя! Он писал нам на Московский адрес, а мы были в Горьком, поэтому письма не доходили. А потом он вернулся в Москву, узнал, что мы в Омске, и приехал.

Он стал таким взрослым! Мама и тетя Лена то и дело ахали:

— Как ты повзрослел!

— Как ты вытянулся!

Мама обменяла на рынке свои летние туфли на сливочное масло, чтобы подкормить Витю. Сливочное масло лежало в глубокой тарелке, круглое и крепкое, как маленькая дыня. На желтоватой поверхности блестели прозрачные капельки воды. Нам с Маринкой разрешили съесть по чайной ложке без хлеба. Мы по очереди вонзили ложки в податливую мякоть, сели рядышком возле печки и принялись с наслаждением слизывать масло. Оно было вкусное как мороженое, которое я однажды ела перед войной.

И мне вдруг ясно вспомнился первомайский праздник, когда еще не было войны. Мы с братом шли по широкой солнечной улице, которая почему-то называлась Садовое кольцо, хотя она была прямая и никакого сада на ней не было. Брат купил мне красный воздушный шар и обклеенный разноцветной бумагой маленький полукруглый мячик на резинке. Шар Витя прикрутил ниткой к пуговице моего пальто, и он трепыхался надо мной, залетал то с одной, то с другой стороны и немножко мешал идти. Как будто он живой, я веду его на поводке, а он не слушается. А мячик я держала за резинку, он падал вниз, но, не долетев до земли, подскакивал, ударялся о мою ладонь, снова падал и снова подскакивал.

Витя держал меня за руку, но не обращал на меня никакого внимания: рядом шли его друзья — Володя Антокольский, Кирка Рапопорт и Егор Щукин. Они пели песню про Ваську Петухова, который очень много пил и очень много ел, и наконец он за-бо-лел. Кажется, они ее сами сочинили. Они любили сочинять смешные стихи. А я смотрела по сторонам и вдруг увидела продавца мороженого. Я стала тянуть Витю за руку, но он по-прежнему не обращал на меня внимания. Он с увлечением пел:

Лечила его сестра

Наталья Петухова.

Она его кормила

Лекарством из Тамбова!..

— Хочу мороженого! — просила я.

— Где? Где мороженое? — встрепенулись Кирка и Егор.

Я показала пальцем, и мы все подошли к толстому продавцу, который быстро орудовал у своего голубого ящика. В ящике стоял бак с мороженым. Продавец протянул всем по круглой порции. Всем, кроме меня.

— А мне? — спросила я.

— Тебе нельзя, — ответил Витя. — Шура не разрешила.

А Кирка добавил:

— Детям вообще есть вредно. Мы, например, нашего Мишку никогда не кормим.

— Никогда?! — поразилась я.

— А тебя разве кормят? — удивился Кирка. — Странно, странно.

— Смотрите! — развеселился Егор. — Сейчас заревет!

А я уже ревела.

— Ладно вам, — сказал Володя, который был старше всех. — Хватит над младенцем издеваться.

И он дал продавцу деньги.

— Вымахали оболтусы, — сказал продавец. — Поумнее шутки не придумали. Как тебя, девочка, зовут?

— Аня, — всхлипнула я.

Продавец круглой ложкой зачерпнул из бака мороженое, положил его на круглую вафельку, другой такой же вафелькой прижал так, что мороженое немного выдавилось по краям, и протянул мне.

— Получай, Аня, — сказал он. — Твоя персональная порция. Читать умеешь?

— Нет еще.

— Вот тут написано: Аня, — продавец показал выпуклые буквы на вафельке, и я их сразу запомнила.

Мы пошли дальше по солнечной, украшенной флагами и заполненной народом улице. Я лизала мороженое, держа порцию двумя пальцами посередине, как остальные. Я не обиделась. Наоборот, мне было даже чуть-чуть лестно, что большие ребята обратили на меня внимание. Я всегда восхищалась старшим братом и его друзьями, а они снисходили до общения со мной так редко, что я рада бывала даже, когда они дразнили меня.