Песочные часы - [12]

Я подошла к воротам. Через несколько минут за воротами послышались сопение, топтание, скрип снега и вдруг в узкую щелку между створками просунулась свернутая в трубочку бумажка. Я вытянула ее и сейчас же услышала скрип убегающих шагов.

Я оглянулась — не видел ли кто — и развернула. На обрывке оберточной бумаги прочитала: «Аня». Эти три буквы я знала с тех пор, как мороженщик дал мне вафельный кружок, на котором было выдавлено мое имя. Но что дальше? В свои шесть лет я не умела читать! Малограмотная Шура меня не учила, маме было не до того, брат всегда норовил от меня поскорее отвязаться. В детский сад меня не отдавали, а в немецкой группе учили немецким буквам. По отдельным «а», «н» и «я», разбросанным в тексте, не угадывался смысл. И никого нельзя спросить, даже Альку, потому что Алька тоже не умеет читать.

Снова свернув послание в трубочку, я пошла по тропинке на задний двор, где между деревьями были натянуты веревки для белья, и спрятала записку в дупло самого дальнего дерева.

С этого дня я постоянно ждала командирского взмаха руки, после чего медленно, чтобы не вызывать ни у кого подозрения, шла к воротам. Это было так захватывающе интересно — услышать скрип снега, прерывистое дыхание, увидеть в щелке ворот уголок бумажки, вытянуть ее, сунуть в варежку, а потом пробраться на задний двор, рассматривать непонятные буквы, пока пальцы не окостенеют от мороза, да так, непрочитанную, и спрятать в дупло.

Наконец-то зима стала отступать, осели сугробы, из-под них потекли ручьи, обнажилась коричневая мокрая земля. С каждым днем становилось теплее, и однажды я увидела в свою щель Ксюшу без платка, в подвернутых резиновых сапогах и вязаной кофте поверх синего в горошек платья. Ксюша сгребала лопатой остатки снега к воротам, метлой сметала в кучу прошлогодние листья и мусор, обмазывала известью стволы деревьев. Она была как Золушка из сказки.

Нет, гораздо лучше. Именно такими представлялись мне героини партизанки, снайперы и санитарки, о которых передавало радио. Тоненькие, высокие, с серьезными, красивыми лицами. Светлую толстую косу Ксюша обернула вокруг головы, и я решила: когда вырасту, у меня обязательно будет такая же коса.

Моя семечка

Хозяйка отвела нам место для грядок. Шура посадила морковь, лук, огурцы. Одна семечка среди огуречных оказалась тыквенной, Шура отдала ее мне, и я посадила ее на своей грядке.

Четкое ощущение протяженности времени — через рост этой тыквы: вот вылез из земли сдвоенный листик на согнутой крепенькой шейке. Вот листик разлепился как утиный клювик, шейка выпрямилась, а из середины клювика народился третий листик. Потом четвертый. Под их тяжестью стебель лег на землю и потянулся вбок от грядки, цепляясь за землю липучими усиками. И вот уже это не стебель, а густая зеленая плеть, в которой завязались и начали набухать желтые бутоны. Они медленно разворачиваются и превращаются в крупные грубоватые граммофончики цветов с нежной пыльцой на тычинках. Как по-своему они пахнут! Этот запах навсегда связался у меня с омским летом.

— Вот они, тыковки маленькие, — показывает Шура. — А это пустоцвет, и это пустоцвет, дай я оборву.

Но я не даю обрывать. Пустоцветы вызывают у меня даже более нежное чувство, чем завязь, — за то, что не смогут стать тыквами, а им же тоже хочется! Они же не виноваты, что они пустоцветы.

Граммофончики поцвели и обмякли, а завязь начала медленно набухать и превращаться в тыквы — их было три. Они с каждым днем становились все больше и больше, особенно старалась одна, далеко перегнавшая двух своих сестер, разлегшаяся в гуще темно-зеленых листьев пышным желтым глобусом со слегка сплюснутыми полюсами.

А когда я держала в руках семечко, у меня даже мелькнула мысль — не разгрызть ли его? Как хорошо, что не разгрызла. И не в том дело, что у меня теперь будет не одно, а целая куча белых, сухих, сыпучих, а если их поджарить — смуглых, хрустящих тыквенных семечек, а в этом чуде превращения одного маленького сухого семечка в мощные переплетения стеблей и листьев, в спелые плоды. Во всем этом сотворении, которое произошло на моих глазах, день за днем — с моей помощью!

Эти тыквы нас той осенью здорово поддержали: мама и тетя Лена уехали с бригадой на гастроли, а у нас кончились продукты. Ехать на рынок «менять» без маминого разрешения Шура боялась. А тыквенная каша была хоть и невкусная без масла, но все же еда.

Любовь и диамант

Желтые съедобные цветочки на кустах акаций превратились в стручки, из которых Алька научила меня делать свистульки.

Шура разрешила мне выходить на улицу, но от ворот никуда не отходить, сидеть на скамеечке. Тут, у ворот, я, наконец, вблизи увидела Марика. Он пришел со своим шестилетним братом Левкой и другом Колей, остановился напротив нас с Алькой и цикнул в сторону слюной сквозь дырку между зубами.

— Ты почему не отвечала на записки? — сразу спросил он, как будто не видел в этом никакого секрета.

— Я еще не все буквы знаю, — призналась я.

— Сколько тебе лет?

— Семь недавно исполнилось.

— Ничего себе! Левке шесть, а он уже «Робинзона Крузо» прочитал. Ладно, давай научу. Смотри!