Песочные часы - [21]

На глубине сорока сантиметров показалась сперва коричневая берцовая кость, затем осколок голени и тазобедренная кость с остатками одежды. Человеческие кости, к сожалению, не фотогеничны. Даже на чувствительной пленке «Кодахром» они сливаются с фоном. Операторы покачали головами: нет, это не то, копай дальше, дружище, это нельзя заснять. Парень начал копать немного выше. Внезапно острие мотыги отвалило порядочную груду земли и из темноты на секунду выглянуло женское лицо. Длинные черные волосы, лишь местами засыпанные пылью, обрамляли неплохо сохранившиеся щеки, остатки век и носа. Белые, здоровые зубы сидели на совсем розовых деснах. Но облако смрада отбросило от могилы даже парня в коричневой хламиде. Он машинально взмахнул мотыгой, и женское лицо снова скрылось под грудой земли.

Операторам нужно было не меньше пятнадцати секунд на кадр: иначе никто в Европе и обеих Америках не поверит в реальность сцены, участниками которой мы были. Истинный профессионал не портит кадров и не расходует зря импортную пленку.

Парень в коричневой хламиде еще раз поднял мотыгу. Острие с размаха рассекло груду земли, ударило мертвую женщину по подбородку и раскололо челюсть пополам. Старик что-то крикнул. Парень отшатнулся, чтобы набрать воздуха, а потом осторожно самым краешком острия начал расчищать комья земли вокруг лицевых костей.

Только тогда я заметил, что верхняя часть черепа в нескольких местах проломлена и пряди длинных черных волос вдавлены внутрь. Эта женщина была убита при помощи металлического стержня или мотыги. Ударов было несколько, потому что одно отверстие было вблизи виска, трещина шла от другого виска до самого затылка, а еще одно отверстие виднелось в верхней части черепа.

Увидев выражение наших глаз, дети один за другим начали изображать, как это происходило. Они ударяли друг друга по шее, закрывали головы руками, потом били себя кулаками по голове или ребром ладони в висок. Они видели это много раз и запомнили все жесты убитых и убийц.

Босоногие старики засыпали тела убитых красной землей, которая казалась забрызганной кровью. Кто-то из ребятишек толкнул меня под локоть, и все началу показывать, где еще похоронены люди. Черноглазая девочка принесла сандалию со следами крови. Мальчик в гимнастерке, от которой остались одни лишь лохмотья, показал торчавший из земли обрывок пояса. Дети надеялись, что мы будем долго всем этим заниматься. Во всем мире детям нравится, когда кто-то чужой приезжает и начинается движение, шум, треск камер, особенно нравятся моменты, когда можно проявить свою осведомленность. Дети из Пхум Анга были явно огорчены. Пытаясь нас заинтересовать, они показали небольшую ямку, там лежали три посеревшие берцовые кости и череп, наполовину зарытый в песок.

Но мы один за другим двинулись вперед — в Кампучии из-за обилия мин и неразорвавшихся снарядов можно передвигаться только гуськом, по хорошо вытоптанным тропам — сквозь море зноя, рассекая его, как кипящее масло.

Мы направились в деревню Такхи, где должны были ждать наши машины. Нас приветствовал староста, рослый сильный мужчина в изодранном американском френче, вокруг бедер он обмотал кусок черной ткани. Я попытался узнать что-нибудь о женщине, которая была наполовину скелетом, а наполовину — мумией. Но переводчики теряли сознание от жары, и продираться сквозь три языка было им не по силам.

Я записал лишь, что эта женщина проживала в «коммуне» Такхи и была убита, по всей вероятности, в конце декабря 1978 года. За что — староста не мог объяснить. Я стал добиваться, чтобы мне назвали хотя бы фамилию. Нет, староста не знал. Он не был тогда старостой, у него была третья категория, требовалась большая осторожность, и лучше было не интересоваться делами, которые его не касались. А женщина, если он не ошибается, была убита потому, что слишком много разговаривала.

Что такое?

Именно так. Elle a parle trop, еще раз повторил переводчик.

Сколько же всего человек убили полпотовцы в Пхум Такхи?

Староста прибыл сюда с колонной сравнительно поздно. Он думает, что при нем убито примерно тридцать человек. Вместе с другими, из Пхум Анга — шеф службы безопасности был один на две «коммуны», — будет пятьдесят человек или несколько больше. А может, и шестьдесят. Или семьдесят. Это трудно установить, так как в «коммуне» Пхум Такхи людей становилось все меньше и меньше, и как узнать, кого выселили, а кого отправили на дамбу. Из восьмисот пятидесяти жителей в деревне осталось всего сто семьдесят пять человек, в их числе только сорок мужчин.

На вопрос, что стало с остальными, староста описал рукою круг, охватив горизонт и землю.

Жара стала вовсе нестерпимой. Операторы осторожно уложили в машины свою ценную аппаратуру. Мы принялись за пиво и «луа мой».

Неизвестно, кто выдумал, что в тропиках не следует пить водку. Этот человек, как видно, никогда не сидел в полдень среди океана сухой пыли. И уж во всяком случае, не был в деревне Такхи.

Только у некоторых из нас хватило сил осмотреть в деревне Такхи, как нам было сказано, «запасы живой силы». Переводчики, конечно, ошиблись, ибо речь шла всего лишь о восьми свиньях, серых, как графит, и тощих, как скелеты. Они в отчаянии метались по своим загонам в поисках какой-нибудь пищи. В том климате свиней никогда и ничем не кормят. Они сами бегают в зарослях и по рисовым полям, упорно роются на свалках. Но сейчас в Пхум Такхи нет вообще никакой еды. Риса, доставленного армией, того самого, который так бодро обмолачивался на глазах наших кинооператоров, не хватит даже на то, чтобы прокормить стариков и детей. Остальные запасы кончаются. Свиньи не могли рассчитывать ни на какие отходы, и поэтому их заперли в загоны, чтобы они не потоптали костров, на которых как раз варили суп из какой-то зелени и вонючую маниоку. По приказу последнего начальника «коммуны» были вырублены заросли, кокосовые пальмы в плодоносящем возрасте, хлебные и даже манговые деревья, горькие корни которых не раз служили пищей для свиней. Здесь создавалась зона смерти, тотальной, всеохватывающей смерти.