Песня слов - [75]

35. «НАМЫЛИЛ СЕРДЦЕ – ПУСТЬ НЕ БОЛЬНО БУДЕТ…» – ПН. С. 22; СС. С. 46; ПН2. С. 26.

…ветер за окном рекламу бьет – ср.: «Шумит и воет в ветре Гала-Петер» («Петербургский звездочет»); «хочется мне увидеть Лиду мою, и ночное кафе, и синие рекламы Гала-Петер» (МГА). Можно предположить, что реклама шоколада марки «Гала-Петер» соседствовала с памятным поэту ночным кафе на Пушкинской улице.

36. «СНОВА УТРО. СНОВА КУСОК ЗАРИ НА БУМАГЕ…» – ПН. С. 23; Родник. С. 72 (Т. Никольская); ПН2. С. 27.

37. «БЕГАЕТ ПО ПОЛЮ НОЧЬ…» – ПН. С. 24; Родник. С. 72 (Т. Никольская); ПН2. С. 28.

Ср. «беглые поля» в стих. «Мы отошли, коварные потомки.»

В конце третьей строки – зачеркнутое слово [последним], по ошибке попавшее туда из четвертой.

38. «КАЖДЫЙ ПАЛЕЦ МОЙ – УМЕРШИЙ ГОРОД…» – ПН. С. 27; СС. С. 47, с разночтением строк: Каждый палец мой – исчезнувший город и Может поэтому так мне дороги; ПН2. С. 31.

В. Л. – Вера Иосифовна Лурье (1901–1998) – поэтесса, участница «Звучащей раковины» (см. ее статью в Приложении); в октябре 1921-го уехала с семьей из России и всю жизнь прожила в Берлине. «Костя меня очень любил, это можно назвать влюбленностью, поэтому я думаю, что он считал мое мнение важным. Он был моим юношеским другом, но я в него влюблена не была. <…> В моей памяти: он был невысокого роста, носил длинную шинель, переделанную из военной, и у него было хорошее лицо. <…> Мое последнее воспоминание о Вагинове: наш двор, мы покидаем Петроград, и Костя стоит на дворе и провожает нас. После моего отъезда мы еще переписывались, но я не могу сказать, как долго. Во всяком случае, мы перестали переписываться до его брака» (из письма В. И. Лурье к Р. Де Джорджи от 18 июня 1992 года. Цит. по: ПН2. С. 149). См. также: Дмитренко А. Константин Вагинов и Вера Лурье // Русская литература ХХ века: Итоги столетия. II международная научная конференция молодых ученых: <Тезисы докладов.> СПб., 2001. С. 21–22.

Ср. стихотворение В. Лурье (ПН2. С. 150):

Посвящается К. Вагинову

Чтобы она так громко не звенела,

Я душу спрятала в большой карман.

Остался только след колючих ран

По улицам бредет пустое тело.

Ты стал бояться потемневших зал,

И не ласкаешь больше мои руки.

Ты бьешься, бьешься в непонятной муке.

Зачем ты звон души моей украл!

39. «В СОЛЕНЫХ ЖЕМЧУГАХ СПОКОЙНО ХОДИТ МОРЕ…» – ПН. С. 28; Театр. С. 172 (А. Герасимова); Звезда. С. 170 (Т. Никольская, В. Эрль); ПН2. С. 32.

40. «СПИТ В РЕСНИЦАХ ТВОИХ ЗОЛОЧЕНЫХ…» – ПН. С. 29; О. С. 9; СС. С. 48; ПН2. С. 33.

Огород из роз – ср. стих. «Пусть сырою стала душа моя…»

41. «УПАЛА НОЧЬ В ТВОИ РЕСНИЦЫ…» – ПН. С. 30; ЗР. С. 76; СС. С. 49.

B. Л. – Вера Лурье.

Антиохия – см. примеч. к стих. «С Антиохией в пальце шел по улице…».

Орфей (греч. миф.) – певец и музыкант, покорявший своим волшебным искусством не только людей, но также богов и природу. Миф об Орфее, в частности о его сошествии в Аид за Эвридикой, очень важен в вагиновском «личном эпосе» (ср. стих. «Эвридика» и др.). Здесь находится в связи с темой «не человека», впоследствии одной из главных тем поэзии Вагинова.

42. «ПОКРЫЛ, ПРИКРЫЛ И ВНОВЬ ПОКРЫЛ СОБОЮ…» – ПН. С. 31; ЗР. C. 75; СС. С. 50, с вариантом последней строки: Один останусь с птицей на ветру; ПН2. С. 35.

43. «ОПЯТЬ У ОКОН ЗОВ МАДАГАСКАРА…» – ПН. С. 32; У. С. 27; СС. С. 51, с вариантами: Огромной птицей солнце вдаль летит; Смешно и страшно нам без солнца жить; ПН2. С. 36.

"Зефир – в данном случае: папироса. Папиросы марки „Зефир“ пользовались популярностью еще до революции <…>. Папиросы „Зефир“ наряду с пайковым хлебом как одну из примет городской жизни первых послереволюционных лет упоминает Вера Лурье в стихотворении „Петроград“ <…> Продавец папирос – „зефирщик“ – характерный городской тип эпохи нэпа» (ПН2. С. 153).

Желтый – здесь в двойном значении: символическом, как цвет духа, и физиологическом, в ряду определений: «худой, больной…».

Имеется также автограф в архиве П. Н. Медведева: ОР РНБ. Ф. 474. Альб. 1. Л. 100, где знаки препинания – только в конце (запятые после хлопнул и худой), Зефир – с прописной буквы, в строке Как странен лет… вместо лет первоначально было зов (зачеркнуто). Протяжных – переделано из [нрзб].

44. «КАМИН ГОРИТ НА ПЛОЩАДИ ОГРОМНОЙ…» – ПН. С. 33; У. С. 25; СС. С. 52; ПН2. С. 37.

В «Ушкуйниках» (сборнике, который издал Н. Чуковский: историю этого издания, довольно забавную, можно прочитать в его воспоминаниях о Мандельштаме, в кн.: Чуковский Н. Литературные воспоминания. М., 1989. С. 156–162) строфа, быть может из цензурных соображений, была заменена на следующую:

Крутись, сырая ночь, в ее глазах восточных:

Старик, старик, куда ее ведешь?

Луна, как червь, мой подоконник точит,

Ужели завтра снова запоешь?

Описанная в стихотворении пара может читаться и как Мария с Иосифом во время бегства в Египет, и как поэт (во многих стихотворениях проецирующий себя на образ старика) и его возлюбленная; ср.: Ты помнишь ли костры на площади огромной, / Где мы сидели долго в белизне ночной («В соленых жемчугах спокойно ходит море…»).

Приводя в сравнение строку «Ты помнишь ли костры на площади огромной…» («В соленых жемчугах спокойно ходит море.»), А. Л. Дмитренко пишет: «Указанная автоцитата позволяет в данном контексте интерпретировать