Песня слов - [70]

, практиковавшего в Санкт-Петербурге, автора весьма прогрессивного для того времени специального руководства по своей части, выпущенного в 1838 году[59].

Таким образом, генеалогическое древо Константина Вагинова выстраивается до прапрадеда. Не исключено, что Берндт Вагенгейм и был первым представителем этой ветви носителей фамилии, оказавшимся в России[60].

IV

В январе 1997 года в петербургской газете «Pulse» появилась большая публикация под броским заголовком «Последний осколок империи», посвященная столетнему юбилею петербургской жительницы Наталии Александровны Гиршфельд[61]. Журналистка Эмилия Кундышева, ничтоже сумняшеся сравнив престарелую даму с «драгоценной шкатулкой, забытой в пылу тотального шмона», с пафосом расписывала привычки, свойственные, по ее мнению, представительнице «имперского Петербурга»: «Пять лет назад она еще работала во вневедомственной охране, в восемьдесят с небольшим играла в свой любимый теннис, кофе всегда пила в „Европейской“, и в те времена, когда кофе стоил сорок копеек, оставляла на чай два рубля <…>… Два раза в неделю к ней являются монашенки ордена святой Терезы делать уборку, раз в месяц приходит парикмахерша, которая причесывает ее уже сорок лет, а к своему дню рождения она каждый раз заказывает портнихе новое шелковое платье» и т. п.

Мое внимание в статье привлекло описание прапрадеда («с пышными седыми бакенбардами») и прапрабабки («в черном платье с белыми кружевными манжетами») героини репортажа, которые глядели на журналистку из «манерных барочных рам». Оказалось, что на портретах – предки Н. А. Гиршфельд, носившие фамилию Вагенгейм: «Она называла его „мой старый Вагенгейм“… Он был зубным врачом при дворе Николая Первого… Он был очень добрый. Однажды обнаружилось, что гувернантка украла столовое серебро. Когда встал вопрос заявить на нее в полицию, он сказал: „Не надо. Она взяла, потому что ей было нужно“…»

Больше о Вагенгеймах в статье не было ни слова. Мне, естественно, захотелось подробнее выяснить отношение Н. А. Гиршфельд к истории интересовавшего меня рода, поэтому уже на следующий день я узнал телефон коммунальной квартиры на канале Грибоедова, где она жила. Соседи сообщили, что Наталия Александровна находится в больнице, но что повода для беспокойства нет и она скоро должна вернуться домой. Я выяснил, что Гиршфельд госпитализирована в Максимилиановскую больницу на улице Декабристов, и на следующий день направился туда.

В больничной палате Наталия Александровна встретила меня приветливо и, несмотря на столетний возраст, довольно подробно рассказала о своих родственных связях. Оказалось, что ее предки являются представителями нескольких разветвленных петербургских еврейских семейств, носивших фамилии Гиршфельд, Клейнадель, Вульфсон-Вольф и Вагенгейм. Более всего известен ее дед по матери – Осип Логинович Клейнадель (1845–1908), крупный финансист, деятель общинного самоуправления, построивший два доходных дома (Коломенская ул., 12–14 и Лиговский пр., 87). Его супруга Евгения Павловна (ум. ок. 1926)[62] была дочерью зубного врача Людвига-Пауля Вульфсона (1818 или 1819–1887, похоронен на Еврейском кладбище, как и большинство предков Н. А. Гиршфельд) и Матильды Самойловны (урожд. Вагенгейм). Последняя являлась дочерью Самуила Бернардовича Вагенгейма, того самого придворного зубного врача, который в свое время консультировал в Максимилиановской лечебнице[63]. (По иронии судьбы именно в помещении этой самой лечебницы 2 февраля 1997 года я и вел беседу с Наталией Александровной Гиршфельд.) Таким образом, с семейством Вагенгеймов у Наталии Александровны была прямая связь по материнской линии. Ее прапрадед Самуил Вагенгейм (чей портрет, надо полагать, и висел в комнате) является прадедом Константина Вагинова. Следовательно, Наталия Александровна приходится последнему троюродной племянницей. Об этом она не знала, как, впрочем, не знала и о самом существовании писателя Константина Вагинова. Но, когда я упомянул его в разговоре, она сказала, что фамилию «Вагинов» помнит: «Был разговор, что была какая-то ветка от нашей семьи, кто-то был жандармом… Это была боковая ветка, что-то о них говорили у нас, но это было что-то „нежелательное“, что ли… Наши с ними не общались».

Интересно, что, по словам Наталии Александровны, никто из ее предков не перешел в христианство: «Вульфсоны, Клейнадели, Вагенгеймы… Справляли все православные праздники: Рождество, Пасху. Дедушка говорил: раз мы живем в России, мы русские. Еврейского языка никто, ни дедушка, ни прадедушка, не знали. Я некрещеная. Никого крещеных не было вообще». Известно, что многие евреи, выходцы из Германии, проживавшие в Санкт-Петербурге, крестились (в основном перешли в лютеранство) еще в 1830-е годы[64]. Может быть, именно тот факт, что кто-то из Вагенгеймов перешел в лютеранство, и послужил причиной охлаждения отношений между разными ветвями этого семейства?

Алексей ДМИТРЕНКО

А. Герасимова. Послесловие исчезающего составителя

Честно говоря, Вагинов не входит в число моих любимых поэтов. Фигура Вагинова-поэта несколько мифологизирована – по разным причинам, не последняя из которых участие в группе ОБЭРИУ (оттого, собственно, я и стала в свое время им интересоваться). Участие это было скорее формальным: Вагинов охотно вступал в самые различные литературные группы и объединения и со всеми дружил, и многие подпадали под обаяние его стихов, справедливо воспринимая их как часть его удивительной личности. Стихи же зачастую слабые, особенно ранние: с хромыми рифмами, со сдвинутыми ударениями (иногда кажется, будто русский язык для него иностранный), с перекошенной и зачастую неубедительной навязчивой образностью. Но что-то во всем этом есть, какое-то обещание, музыка, тайна, – и раскрылась она только тогда, когда наш автор догадался, что он не совсем поэт, и стал писать прозу, убийственно ироничную по отношению как к своим бывшим друзьям и благосклонным рецензентам, так и к собственным «поэтическим» стихам. (Это ведь из его прозы: «Какие поэтические стихи, – замечталась барышня»).