Песня слов - [35]

Он ведь не огненный Везувий –

Он ничего не извергает.

Он должен лежать спокойно,

Улыбаться и показывать свои раны,

А солнце нехорошее и знойное

Открывает над ним свои краны.

Только ночью, когда все засыпает

И появляется бледная Геката,

Череп шевелится и удлиняясь

Хочет уйти куда-то…

Но его усилия напрасны –

Он не успевает уйти далеко, –

Солнце злобное и красное

Появляется с востока.

Но когда-нибудь две луны

Появятся на ущербе

И полный тишины

Череп закачается в небе!

Город >*

Солнце похожее на лицо мертвеца

Медленно багровело.

Город, как огромная каракатица,

Двигал своим серым телом.

Сдвигались и раздвигались стены домов

И ощупывали каждого прохожего –

Не несет ли освобождения из оков

Томящимся по зеленому подножию.

И, найдя заветную мечту

Злобно смеялись и раздавливали

И выстроившись за версту

Кричали: «Вы довольны, не правда ли?»

«О, собака! – Собака Содома…» >*

О, собака! – Собака Содома

С розовыми щеками и задумчивым взглядом,

Ты сидишь вечно в запертом доме

Со своей кокетливой хозяйкой рядом.

Бедная, бедная весталка! –

Ты никогда не знала ласки

И мне жалко, безумно жалко

Твои страдающие, молящие глазки.

Они всегда мечтают о других собаках,

Которые живут, как им угодно,

И, роясь в уличных клоаках,

Сходятся со всеми свободно.

О, бедное анемичное созданье

Древних культур и благородной крови! –

В тебе дремлет неутолимое желанье

Насладиться обыкновенной собачьей любовью.

И в долгие зимние вечера у камина

Ты сидишь и, тоскуя, смотришь на пламень

В то время как пьет какие-нибудь вина

Твоя единственная хозяйка и дама.

Звукоподражания >*

Коля колоколами колокола колотит.

Звон зловонная трава издает.

Ночью стрекозы с стрекозами стрекочут,

Обвязанный лыком мурлычет кот.

На зло злая лает собака.

Кукушка кукует ку-ку в кустах.

Свежестью веет ветер в злаках.

Трелью свирелится свирель пастуха.

«Из высоких, обвитых розами окон…» >*

Из высоких, обвитых розами окон

Плывут оранжевые атласные лучи.

Перед зеркалом сидит Аполлон –

Его лира давно не звучит.

О, он сильно изменился с тех пор,

Он не думает больше о лучах,

Стал печальным и мутным его взор

От вина и танцев на балах.

Он сидит в белокуром парике

И пудрит пожелтевшее лицо…

Мелкие жилки бьются в виске,

Его спина согнута колесом.

Выхоленной рукой в тонких кружевах

Он держит табакерку из кости.

О, амврозия, божественная пища, прости!

Ты превратилась давно в прах.

О, боги музыки стад и полей,

Вам даже ячменной лепешки не принесут.

Ваши лица стали солнца желтей –

Рука времени творит над вами суд.

«О, Бодлер! мой царственный любовник…» >*

О, Бодлер! мой царственный любовник,

Умирающее дитя многих веков

Ты не променяешь скрежет зубовный

На обыкновенную сладкую любовь.

Ты, влюбленный в сказочное великолепье,

Живший во всех веках,

Хранишь в себе, как в огромном склепе

Истлевших предков черепа.

Верный паж парижских бульваров,

Ты, как китаянка, тоскуешь по рисовым полям,

И, возвращаясь из какого-нибудь бара,

Насмешливо возводишь очи к небесам.

И с печальной усмешкой спотыкаясь о камень

Ты шепчешь: «Какой я странный паяц…

Во мне живет могучее пламя,

Которое дороже мне всех палацц».

А дома тебя ждет твоя Венера[25],

Которая шепчет: «Вы пришли, великий поэт?

Спуститесь скорее в наши сферы,

Не то простынет ваш обед!»

И, оторванный от своих мечтаний,

Ты ждешь пока останешься один,

Чтоб выпустить в белые туманы

Зловещих призраков из своей груди.

Есть пурпуровая страна – страна безумия >*

Боже, какая мука!

Ко мне сегодня никто не приходил,

Ко мне Клеопатра не протягивала руки,

Не плакал в пустыне крокодил.

Весь мир стал жалок и тесен,

Никто не смеется и не поет,

Все стены покрыла плесень,

Весь мир молчаливо гниет.

Что, что мне сделать с собою,

Чтоб снова появились корабли!

Чтоб снова повеяло зноем

С неведомой пурпуровой земли?!

Какие ядовитые дурманы?

Какие снадобья взять?

Чтоб скрылась скользких туманов,

Проклятых туманов рать.

Но кругом пожимают плечами –

Какое им дело до моей земли…

Они не верят моим печалям!

Не верят, что потонули мои корабли!

«Я тоскую по умирающей мебели…» >*

Я тоскую по умирающей мебели,

По огромным, глубоким зеркалам

Где, как в голубой колыбели

Спят моей тоски колокола.

О, душа! С тобой говорит воспоминание.

Ты слышишь, как вздыхают цветы?

Но ты не можешь поплакать даже на диване –

Твой взор скользит по стенам пустым.

Так давно проданы фарфоровые статуэтки,

И причудливые картины не глядят из рам,

Только остались пыльные метки

Да в углу лежат поломанные веера.

Опиофаг («Медленно двигалось шествие арапов…») >*

Медленно двигалось шествие арапов,

Задумчиво несла матрона обезьянку,

Тонкая собака скучающе подымала лапы,

Опахало из павлинов несла негритянка.

Куполом из розового шелка казалось небо,

Поля были похожи на синеватый бархат.

Солнце расточало лучи великолепий

Причудливые статуи смотрели из арок

Меланхолическое пение неслось из леса,

Цветы раскрывались, издавая жужжанье,

Гроты служили торжественную мессу

Травы, изогнувшись, занимались воркованьем.

Но внезапно подул холодный ветер,

Черные хлопья стали бить мое тело…

Я стал плакать, молить о свете,

Но какие-то сети меня завертели.

Что было дальше – я не помню,

Только мне стало тоскливо и больно

Сердце сделалось тяжелым и огромным,

Как язык на башне колокольной.

Лебедь и змей >*

Голубое озеро нежно улыбалось,