Песня слов - [14]

И человек умолк, и берег финский хлещет,

Губернская качается луна.

Искусство >*

Я звезды не люблю. Люблю глухие домы

И площади, червонные, как ночь.

Не погребен Не для меня колокола хрипели

И языками колотили ночь.

Я знаю, остров я среди кумачной бури

Венеры, муз и вечного огня

Я крепок, не сломать меня мятежной буре, –

Еще сады в моих глазах звенят.

Но, человек, твое дороже тело

Моей червонномраморной груди

И глаз моих с каймою из лазури,

И ног моих, где моря шум умолк.

«Я променял весь дивный гул природы…» >*

Я променял весь дивный гул природы

На звук трехмерный, бережный, простой

Но помнит он далекие народы

И треск травы и волн далекий бой.

Люблю слова: предчувствую паденье,

Забвенье смысла их средь торжищ городских.

Так звуки У и О приемлют гул трамвая

И завыванье проволок тугих.

И ты, потомок мой, под стук сухой вокзала,

Под веткой рельс, ты вспомнишь обо мне.

В последний раз звук А напомнит шум дубравы,

В последний раз звук Е напомнит треск травы.

Июль 1922

«Среди ночных блистательных блужданий…» >*

Человек

Среди ночных блистательных блужданий,

Под треск травы, под говор городской,

Я потерял морей небесных пламень,

Я потерял лирическую кровь.

Когда заря свои подъемлет перья,

Я у ворот безлиственно стою,

Мой лучезарный лик в чужие плечи канул,

В крови случайных женщин изошел.

Хор

Вновь повернет заря В своей скалистой ночи

Орфей раздумью предан и судьбе,

И звуки ластятся, охватывают плечи

И к лире тянутся, но не находят струн.

Человек

Не медномраморным, но жалким человеком

Стою на мраморной просторной вышине

А ветр шумит, непойманные звуки

Обратно падают на золотую ночь

Мой милый друг, сладка твоя постель и плечи

Что мне восторгов райские пути?

Но помню я весь холод зимней ночи

И храм большой над синей крутизной.

Хор

Обыкновенный час дарован человеку.

Так отрекаемся, едва пропел петух,

От мрамора, от золота, от хвои

И входим в жизнь, откуда выход – смерть.

Август 1922

«Вы римскою державной колесницей…» >*

Вы римскою державной колесницей

Несетесь вскачь. Над Вами день клубится,

А под ногами зимняя заря.

И страшно под зрачками римской знати

Найти хлыстовский дух, московскую тоску

Царицы корабля.

Но помните Вы душный Геркуланум,

Везувия гудение и взлет,

И ночь, и пепел.

Кружево кружений. Россия – Рим.

Август 1922

«Шумит Родос, не спит Александрия…» >*

Шумит Родос, не спит Александрия,

И в черноте распущенных зрачков

Встает звезда, и легкий запах море

Горстями кинуло И снова рыжий день

Поэт, ты должен быть изменчивым, как море, –

Не заковать его в ущелья гулких скал

Мне вручены цветущий финский берег

И римский воздух северной страны.

Умолк. Играй, игрок, ведь все равно кладбище.

Задул ночник, спокойно лег в постель.

Мне никогда и ничего не снится.

Зеленый стол и мертвые кресты.

Ноябрь 1922

«До белых барханов твоих…» >*

До белых барханов твоих

От струй отдаленного моря

Небывшей отчизны моей

Летают чугунные звуки.

Твои слюдяные глаза

И тело из красного воска…

В прозрачных руках – города.

В ногах – Кавказские горы.

У гулких гранитов Невы

У домов своих одичалых

В колоннах Балтийской страны

Живет Петербургское племя.

Стучит на рассвете трава

Купцы кричат на рассвете.

Раскосо славянской Руси

Сбирается прежнее вече.

И страшен у белых колонн

Под небом осенним и синим

Язык расписной как петух

На древне-языческой хате.

«Я полюбил широкие каменья…» >*

Я полюбил широкие каменья,

Тревогу трав на пастбищах крутых, –

То снится мне. Наверно день осенний,

И дождь прольет на улицах благих.

Давно я зряч, не ощущаю крыши,

Прозрачен для меня словесный хоровод.

Я слово выпущу, другое кину выше,

Но все равно, они вернутся в круг.

Но медленно волов благоуханье,

Но пастухи о праздности поют,

У гор двугорбых, смуглогруды люди,

И солнце виноградарем стоит.

Но ты вернись веселою подругой, –

Так о словах мы бредили в ночи

Будь спутником, не богом человеку,

Мой медленный раздвоенный язык.

Январь 1923

«В селеньях городских, где протекала юность…» >*

В селеньях городских, где протекала юность,

Где четвертью луны не в меру обольщен…

О, море, нежный братец человечий,

Нечеловеческой тоски исполнен я

Смотрю на золото предутренних свечений,

Вдыхаю порами балтийские ветра

Невозвратимого не возвращают,

Напрасно музыка играет по ночам,

Не позабуду смерть и шелестенье знаю

И прохожу над миром одинок.

Февраль 1923

«Крутым быком пересекая стены…» >*

Крутым быком пересекая стены,

Упал на площадь виноградный стих

Что делать нам, какой суровой карой

Ему сиянье славы возвратим?

Мы закуем его в тяжелые напевы,

В старинные чугунные слова,

Чтоб он звенел, чтоб надувались жилы,

Чтоб золотом густым переливалась кровь.

Он не умрет, но станет дик и темен.

И будут жить в груди его слова,

И возвышает голос он, и голосом подобен

Набегу волн, сбивающих дома.

Февраль 1923

«У трубных горл, под сенью гулкой ночи…» >*

У трубных горл, под сенью гулкой ночи,

Ласкаем отблеском и сладостью могил,

Воспоминаньями телесными томимый,

Сказитель тронных дней, не тронь судьбы моей.

Хочу забвения и молчаливой нощи,

Я был не выше, чем трава и червь.

Страдания мои – страданья темной рощи,

И пламень мой – сияние камней.

Средь шороха домов, средь кирпичей крылатых

Я женщину живую полюбил,

И я возненавидел дух искусства

И, как живой, зарей заговорил

Но путник тот, кто путать не умеет