Песня серебряных горнов - [12]

Вспоминаются бельгийские мальчишки. Они знали, что рано утром уедут советские девчонки из их отряда. И беспокоились, как бы не проспать, не прозевать. Руководитель делегации хватился их среди ночи и поднял тревогу. Мы быстро нашли беглецов: подложив под голову курточки, они мирно спали на асфальте у входа в корпус девочек.

Артек собирает на своей земле юных представителей стран и народов не для дипломатического раута. Воспитывая в детях чувства дружбы и солидарности, социалистического интернационализма, вожатые Артека ничего не овзросляют, никогда не забывают, что их воспитанники — прежде всего дети. Уроки Артека памятны, глубоки, потому что пронизаны непосредственностью, живостью детства, потому что за ними жизнь коллектива сверстников, говорящих на разных языках, но во многом одинаково думающих, чувствующих, воспринимающих мир.

ПЕСНИ ЮНОСТИ, ПЕСНИ БОРЬБЫ

Он узнал эту землю — теплую, припавшую к морской синеве. Узнал горы, деревья. И на миг ощутил радостное, удивительное чувство — время стремительно покатилось назад. Годы рассеялись, и всё, что было вокруг, было давним, было юностью. Он никогда не думал, что вспомнит её так пронзительно, так остро, словно и не было многолетней разлуки…

Он вышел из машины и решительно махнул рукой на предостережение, что еще слишком далеко, а солнце печет так жарко. Нет, нет, сказал он, по этой дороге он пройдет пешком, пройдет сам, и пусть не беспокоятся — он не заблудится, и с ним ничего не случится. Он знает, он помнит эту горную, бегущую то вверх, то вниз тропу, на ней должны сохраниться следы его подошв, капельки его пота. Черт возьми, это было так недавно, всего несколько десятилетий назад.

Через несколько шагов он с грустью подумал, что годы — это не седина и не морщины, они не мешают смотреть, удивляться, радоваться. Годы — это тяжесть в ногах, когда-то скорых и легких. Но не подал вида и продолжал шагать сквозь густой зной летнего дня.

Он шёл и приветствовал своих старых знакомых — древнюю крепость на вершине горы, скалы- «близнецы» в море. И с улыбкой разглядывал все новое — здания, которых тогда не было; нарядных, подтянутых, стройных детей: те, которых помнил он, были скромнее одеты, казались угловатыми. На старой, пожелтевшей фотографии, чудом сохранившейся у него, они выглядят не по-детски озабоченными, даже хмурыми. Такими они запечатлелись, видимо, потому, что на них смотрел объектив громоздкого, на увесистой треноге аппарата. Он казался им чудом, и даже пугал — перед ним надо было выглядеть серьезнее. А вообще-то были дети как дети — подвижные, озорные, наивные.

Площадка, где, как помнилось ему, стояли брезентовые палатки, была залита асфальтом. Вокруг нее высились трибуны, обращенные к морю. Он стоял как бы на сцене, и за спиной колыхался синий и золотой занавес — солнечный горизонт.

Дети на трибунах ждали его слов, а он долго, пристально смотрел в их лица, и слова застревали в горле…

Он должен был сказать им о многом. Про то, как жили тогда, в далеком двадцать шестом году, пионеры Советской страны и их гости — дети немецких рабочих. О чем говорили, о чем мечтали.

Он должен был сказать им о страшном, тяжелом, что никогда не изгладится в человеческой памяти. Им, детям утренней, мирной Земли, рассказать про ночь — свинцовую и гнетущую. В жестоком, беспощадном Заксенхаузене, где огни крематориев, кажется, выжгли все человеческое, вытравили сердце и память, ему иногда короткими ночами на скрипучих нарах виделся этот берег. И тогда сквозь мрак брезжила полоска света, и становилось чуть-чуть легче. Он должен был сказать им о борьбе, о людях, презиравших смерть, — среди них были и дети Артека. ОБ окрыляющем воздухе весны 1945 года, о новой Германии, в которой стали явью мечты артековцев первого поколения. О мире и дружбе, о братстве и солидарности…

И ему захотелось объясниться с детьми без переводчиков, на языке, понятном каждому. И тогда он вспомнил, что он не только шеф-редактор большой газеты, солидный, заслуженный человек. Он увидел себя таким, каким был когда-то здесь, — вожатым, заводилой ребят, любившим бегать наперегонки с ними. И он попросил принести ему аккордеон и, вскинув его на плечи, нажал упругие клавиши.

То, что он должен был сказать, сказали песни.

Песня «Взвейтесь кострами, синие ночи» — её помнили, знали и дружно подхватили.

Но звонкая мелодия резко оборвалась, и дети на трибунах, притихнув, посерьезнев, услышали суровые песни антифашистской борьбы.

Вожатый юных спартаковцев, коммунист, подпольщик, боец антифашистского фронта пел песни своего друга и боевого соратника Эрнста Буша. И его понимали, его слушали с напряженным вниманием, принимая и разделяя звучавшую в этих мужественных песнях боль и гордость.

Он почувствовал это и, завершая свой рассказ, заиграл мелодию, которая подняла всех с мест в едином порыве и слыла тысячи детских голосов в волнующем, величавом гимне.

Седой грузный человек усталым движением опустил аккордеон на землю. И улыбнулся. Дети земли пели главную песню его юности, его многотрудной жизни. Они пели:

С Интернационалом

воспрянет род людской…