Песня о любви - [3]

- За то, что сделал. И за то, что сделаешь.

Что же произошло потом...  Василий мог бы рассказать об этом кому-нибудь, и себе самому в первую очередь, но вряд ли хоть кто-то в это поверил бы. Даже он сам. В эти черные крылья, выросшие вдруг за спиной хозяйки квартиры, в огненное сияние глаз гарпии, удушающий, но такой бесконечно манящий мускусный запах, судорожные когтистые объятия и все остальное. Невероятно, невероятно...

- Хорошо?

- Хорошо.

- А?..

- Нет.

- Уходишь?

- Да.

- Убийца!!!

Мело, мелкий колючий снег бил в глаза, проникал за шиворот, и потому Василий как никогда спешил преодолеть сто метров от палатки до своего подъезда. Карманы многообещающе оттягивали две бутылки водки. Емкостью ровно по половине литра каждая. А тараканы подождут до завтра.

3.   This used to write love songs.

Rupert Hine

Ненужный кто-то за окном

Стоял и требовал любви...

Аукцыон

Проклятье! Как же задница болит! Гребанный в натуре мать его гололед! На ровном месте со всей дури на жопу сел! И, вместо того, чтобы встать, сижу, заметаемый чудовищными, с пол-ладони, хлопьями снега, и смакую зверскую боль в копчике. А если бы Она видела меня в таком виде?! Рассмеялась бы, конечно: видон глупее не придумаешь. А чтобы она меня не увидела, надо встать и спрятаться в арку. Там дует, конечно, но это все фигня. Главное - Она скоро пойдет домой.

Сегодня я ей скажу. Я ей все скажу. Расскажу, что вот уже почти год незримой (надеюсь) тенью всюду следую за ней, жадно ловя каждое ее движение, вот уже год молюсь ей, как божеству, ибо она и есть Богиня. Я люблю ее, и об этом я непременно я ей тоже скажу. И о том, что именно она пробудила меня к жизни, ласково посмотрев на визитную карточку, оставшуюся в Мире от Того меня, тоже скажу обязательно. Я не могу больше без нее. Не мо-гу.

Нет, но это ж надо было так садануться! Никогда не переживал ничего подобного! Ни в прошлый раз, ни, тем более, в этот. Каких сил стоило упросить Начальство позволить мне вернуться в Мир, ведь, если разобраться: что я видел тогда? Ничегошеньки не видел, кроме светлых розовых тонов обеспеченного детства, где малейший каприз исполняется тут же. И кроме красочного, резкого, несправедливого финала: визг тормозов, бешено вращающийся мир, гарь, боль... Но тогда это была другая боль: сразу и везде. И быстро. А сейчас - в одном месте и долго. Хотя, наверное, это тоже интересный опыт. Но мне, если честно, такой опыт нужен, как зайцу стоп-сигнал. Какая боль!

Начальство отпустило меня с одним лишь условием: я должен найти свою любовь. У них Там вообще принято ставить разные условия кому ни попадя... Какая боль!

Идет, идет! Цокот каблучков, рвусь навстречу. "Маньяк!" - истошный вопль, беспорядочный удаляющийся топот. Не Она. Обознался. А все из-за гололеда, блин. Наверное, головой я все-таки тоже приложился.

Она - Богиня. Таких Богинь нет даже Там. А Там я видел, наверное, все. Кроме любви. Вернее, ее там столько, и она Там такая никакая, одна, огромная, и на всех. А я не хочу - на всех. Я хочу - для меня. Одного. Не обязательно много, чуть-чуть - вполне хватило бы. И кто сможет дать мне любовь, как не Она? Ведь я же люблю Ее!

Шаги.

- Эй, братан, огоньку не сыщется?

- Не курю.

Шаги.

Ненавижу стихи. Все эти поэты, которые поэты Здесь, Там становятся Поэтами в квадрате, в кубе, в астрономических степенях. Создается такое впечатление, что Там - вообще одна сплошная поэзия. Я ее просто переел. Пережрал.

Я просто упаду перед ней на колени, молитвенно подниму глаза и скажу: "Славься, священная!" Нет, так я говорить не буду. Это Там так принято. А здесь все гораздо проще. И куда сложнее, чем Там. Так что я скажу ей : "Здравствуй! Я люблю тебя...". Нет, так, наверное, тоже нельзя. А как тогда можно? Кто и когда регламентировал, как можно и как нельзя? Как хочется, так и можно! Как получается...

Я так увлекся своими смурными раздумьями, что едва не пропустил Ее. Она прошла мимо, и в руках у нее был огромный букет роз. Черт, правильно, вот ведь как надо! А я, блин, не додумался... И я пошел за ней. Нога (правая) тоже болела, поэтому я еще и прихрамывал, скрипя зубами от боли. Представляю, какая у меня рожа! Но - решение принято. Отступать я не намерен. Я несколько отстал, и, когда я вошел в подъезд, она уже входила в лифт. Рывок - двери закрываются - но я успел. Со вздохом облегчения упал я на колени перед своей Богиней.

Галина раздраженно пнула дверь ногой. Надоели, надоели эти козлы! Уж казалось бы: у нее светлый праздник, день рождения... Нет, цветы - это хорошо, это приятно. И конвертик с несколькими хрустящими серо-зелеными бумажками - это тоже хорошо. Но в постель?! И даже не в постель, а прямо на тот стол, за которым только что пили шампанское и "Мартель" в ее честь? Какая там, на хрен, честь...

Снег падал густо и быстро, словно стремясь вычистить, выбелить все, что натоптали за день, строгий ветер бдительно следил, чтобы снегопад не ленился. Привычно поймала машину, привычно отмахнулась от комплимента.

"Вот здесь, у арки". Вышла: "А ветерок и впрямь сильный", заторопилась к подъезду: чтобы не успеть замерзнуть. Сзади хромал какой-то смешной человек. Он в арке стоял. С виду - лет тридцать, но почему-то кажется, что это подросток. Вызвала лифт. Вошла. Тридцатилетний подросток с перекошенным лицом вломился следом, упал на колени, поднял на нее глаза, полные безысходной тоски и всяких глупостей.