Песня для тумана - [14]

— Очнулся?

— Ой, да не слушай, меня, старую, болтаю всё, болтаю…

Сигрид между тем задумалась, есть ли среди викингов действительно пожилые. Ауд казался ей древним старцем, но был ещё крепок телом и духом, седина только тронула его тёмные кудри.

— У нас есть старый Даг, — радостно вспомнила дочь ярла.

— Это одноногий? — проявила неожиданную осведомлённость её спутница и снова прыснула смешком. — Помню его, помню. Мальчишкой ещё. Ветер попутный у меня покупал. — И снова залилась смехом, звонким, по-девчоночьи чистым.

— Они с отцом в ваши земли ходили? — осторожно закинула удочку Сигрид. Про покупку ветра она не очень поняла, но раз покупал, а не силой брал, стало быть, не с набегом были, а мирно разошлись.

— Нет, — отозвалась старушка, постепенно сбавляя шаг. Женщины оказались у стены леса, и только сейчас Сигрид поняла, что не она вела гостью к дому, а та тащила её за собой какими-то тайными тропами.

— Дорога там, — попыталась девушка, наконец, задать направление.

— Срежем чуток, — непреклонно заявила шаманка и снова дёрнула Сигрид за руку. Та только ойкнула.

— Нет, — продолжала старуха так спокойно, будто не шла по дремучему лесу, полному злых, оголодавших за зиму медведей, а сидела за прялкой в тепле и уюте мужниного дома, — Даг ещё прежде Альвгейра проплывал. Два драккара у них было. Он один в живых и остался. А папочка твой его с собой согласился забрать. Вот тот и помалкивает. Да и про нас болтать… — старуха хихикнула, но не договорила: в чаще раздался треск.

«Ну вот! — безнадёжно подумала Сигрид, разглядывая огромного, как гора, медведя, неторопливо вышедшего им навстречу. — Погибать дурной смертью во цвете лет из-за выжившей из ума старухи!» Медведь, впрочем, не казался злым и голодным. Он подошёл вразвалочку, мягко переставляя огромные лапы, осторожно ткнулся широким лбом в бок старухи.

— Ну вот и ты, — шаманка погладила бурую морду. — Не утерпел… гляди только, маленькую не напугай.

Медведь лениво покосился в сторону Сигрид, пробурчал что-то, не размыкая пасти, и снова уставился на саамку преданно, будто Болли на Эрика. Недолго думая, старуха стала взбираться медведю на спину. Тот услужливо присел, а когда она устроилась, посеменил прочь, удостоив дочь ярла только отрывистого презрительного фырканья.

— Иди сюда, девонька, не бойся, — весело выкрикнула старуха с высоты косматого зверя. — Наверх не приглашаю, уж извини, больно он до юбок падок. Но у тебя ножки молодые, глядишь, не отвалятся по дороге. А потеряешься — что я мужу твоему скажу?

Сигрид опасливо приблизилась.

— Это какое-то колдовство?

— Ой, да какое это колдовство, — небрежно, как от мухи, отмахнулась старуха. — Это нойд-медведь, мой муж.

— Как это — муж? — округлила глаза Сигрид. — Вот этот?

На этот раз рассмеялся даже медведь. Не то что рассмеялся, а зафыркал, так что даже расчихался.

— А у тебя — волк, — хохотнула шаманка. — Не съел пока, как я погляжу. Так нойд это человек всё-таки, большую часть времени. Только при камлании дух предка в себя впускает, настоящим зверем делается. А что по мирам ходить умеет… так мало ли кто что умеет. А вот Ульв…

— А что Ульв? — вырвалось у Сигрид с таким нетерпеливым любопытством, что медведь, которого она уже забыла бояться, снова расчихался от смеха.

* * *

Было время, когда бог-олень Мяндаш жил среди людей и помогал им и делом, и советом. Это было время счастья и изобилия для всех жителей Суоми, и даже не только для тех, в чьих жилах текла кровь отца-оленя и матери-шаманки. Все, кто пошёл от мужчины и женщины, вылупившихся из пятого яйца Акки, Мировой Уточки, после рек, зверей, птиц и рыб, жили в мире и благоденствии.

Но это время давно прошло. Олли стал нойдом в год, когда дети медведя пришли на земли оленей и перебили едва ли не треть племени. Не вспомни Мяндаш о своих детях, и не осени своим присутствием молодого шамана, перебили бы всех. Или стада бы все увели, что означало такую же верную смерть. Олли знал: его способности невелики. Всего несколько раз камлание выходило удачным настолько, чтобы пересечь границу Срединного мира. И ни разу путешествие не заканчивалось Верхним, где можно было просить помощи и защиты у благостных предков. С существами же Нижнего мира Олли никаких дел иметь не хотел. А вот нойд-медведь был не таким брезгливым: раз за разом шастал в тёмное обиталище, и однажды предок действительно вселился в него, порвал в клочья тогдашнего вождя племени и его двоих сыновей. После этого то ли нойд старался обходиться без помощи покровителя, то ли медведь больше не захотел его навещать, а только Олли знал — алчный нойд медведей больше не пользуется помощью своих предков. Но это не помешало ему захватить власть и пламенными речами поднять сородичей на разбойное нападение.

— Они олени, — презрительно завершил нойд свою речь. — Олени жрут только траву. И сами должны становиться пищей для того, кто сильней. Это — закон. Так повелели боги!

Олли знал обо всём этом, будто видел и слышал собственными ушами: олень-предок Мяндаш вселился в него ненадолго, но оставил по себе яркие, животрепещущие воспоминания. Медведям не удалось застать соседей врасплох. Убитых было много с обеих сторон. Убитых людей и, что ещё важнее, убитых оленей. Зиму пережили тяжело. Так теперь переживали каждую зиму.