Песня длиною в жизнь - [75]

— Малышка, почта пришла! — Ее секретарь, которая обычно казалась такой невозмутимой, стояла перед ней задыхаясь, а ее щеки порозовели от возбуждения.

— Конечно, пришла. Ты же отправилась к портье специально, чтобы забрать ее. Но я сразу скажу тебе, что не хочу слышать ни о каких счетах.

Эдит демонстративно отвернулась, положила сценарий на чемодан и сильно дернула за кусок ткани, нахально выглядывавший из-под крышки наружу. Это оказался рукав до того вполне аккуратно сложенного платья. Ей действительно не хотелось возиться с повседневными делами, когда так близко уже время отъезда. Точнее, ей вообще не хотелось с ними возиться. А сейчас особенно.

— Написали из комиссии, — проговорила Андре. — Когда я увидела отправителя, то тут же на лестнице вскрыла письмо.

Эдит обернулась. Она боялась взглянуть в лицо своей помощницы, чтобы увидеть, что же на нем написано. В душе Эдит чередовались страх и надежда, дыхание перехватывало так же, как и у Деди, которая быстро бежала по коридорам отеля.

— И? — голос Эдит прозвучал необычно хрипло.

Андре просияла.

— Все прошло замечательно. Ты оправдана.

Комната закружилась у Эдит перед глазами. Стены, мебель, двери и окна мелькали вокруг нее, как цветные ярмарочные колеса для стрельбы и метания. Она прикрыла глаза, но головокружение не исчезло, более того, превратилось в калейдоскоп образов, которые ей хотелось бы забыть как можно скорее. Она почувствовала такую же тяжесть в груди, как в тот день в префектуре, в маленькой комнате для допросов. Эдит пошатнулась, ее колени подогнулись, и она опустилась на кровать. Несколько секунд она не могла вдохнуть, пришлось некоторое время посидеть, чтобы успокоиться. Медленно, очень медленно стало приходить осознание того, что она свободна. Ей больше не угрожал возможный запрет на выступления. Больше никто не обвинял ее в сотрудничестве с врагом. Суд, тюрьма, публичное унижение теперь не грозили ей. Все страхи остались в прошлом. Почти через восемь месяцев после освобождения Парижа, она наконец тоже стала свободной от своего груза. С воплем радости Эдит опрокинулась на спину и стала болтать в воздухе ногами, как это делают маленькие дети в порыве особенного восторга.

— Я знала, что ты будешь счастлива, — проговорила Андре со смехом.

Эдит утихла и снова села прямо.

— Это точно? Мне больше ничего не надо бояться, да?

— Вообще ничего, — подтвердила Андре.

Под впечатлением от услышанного Эдит вскочила и обняла свою помощницу.

— Я думаю, даже в Марселе слышно, как у меня с сердца камень упал!

— Тебе лучше снова присесть. Получено еще одно важное письмо.

— Боже мой… — выдохнула потрясенная Эдит и потянулась к золотому крестику на цепочке.

— Успокойся и сядь, — скомандовала Андре и одной рукой осторожно толкнула ее обратно на кровать. Казалось, ее беспокоит не физическое состояние Эдит, а сохранность двух конвертов в другой руке. — Тебе нечего бояться, все просто замечательно. Отправитель другого письма вызвал у меня такое любопытство, что я тоже сразу же его открыла.

— Откуда же оно было отправлено? Из Ватикана?

— Почти. Оно пришло из Елисейского дворца, — Андре помахала конвертом, о котором шла речь. Тот выглядел совершенно стандартно и походил на письмо из какой-нибудь организации. — Тебе нужно поговорить с Лулу. Какие бы концерты вы ни запланировали на четырнадцатое июля — их нужно немедленно отменить.

— А теперь расскажи мне, наконец, что происходит! Ненавижу, когда меня интригуют. Ты не хуже меня знаешь, что у меня нет никаких выступлений в национальный праздник.

Лицо Андре приняло самое торжественное выражение.

— Генерал Шарль де Голль лично просит тебя на торжествах четырнадцатого июля… — она остановилась на секунду, — на площади Согласия… — она глубоко вдохнула, — спеть «Марсельезу»!

— Меня? — спросила Эдит. — Я?..

— Ты мадам Пиаф, не так ли?

Эдит снова упала на спину, снова заболтала ногами, снова завопила и засмеялась. Приглашение было не просто большой честью, но наградой, подобной посвящению в рыцари. Первый национальный праздник после оккупации станет особым днем, и торжества будут более значимым, чем все, что были раньше. Возможно, к тому времени война наконец закончится. Тогда это будет еще и символизировать победу.

И она будет петь гимн, который запретили во времена режима Виши и заменили на другую песню. Следовательно, этот гимн представляет собой музыкальный символ. Невольно она вспомнила семилетнюю девочку, стоявшую в одиночестве на грязной улице рабочего квартала Бельвиль и так певшую «Марсельезу», что даже бедняки бросали ей несколько монет. Это было началом. А четырнадцатого июля этого года, двадцать три года спустя, она достигнет пика своей карьеры.

ГЛАВА 8

Марсель

В турне Эдит и Ив ожидал такой же успех, что и в Париже. Результаты усилий, которые Ив приложил, чтобы научиться правильно преподносить себя, вызывали у нее восхищение.

Шансонье сформировали не только многочисленные совместные с ней репетиции. Еще в Париже он начал брать уроки балета, чтобы лучше двигаться на сцене, и каждое утро в отеле, стоя рядом с кроватью, оттачивал шаги и движения, которым его научили. Чаще всего Эдит притворялась спящей, а бывало, что и правда не просыпалась, когда он рано утром выскальзывал из постели. Иногда она наблюдала за ним сквозь ресницы. Как всегда, она не могла налюбоваться его стройным молодым телом.