Песни вещих птиц - [61]

– Думаю, – тихо ответила Марьяна, – у них такое предназначение. Просто живут здесь и, что могут, делают для тех, кто попадает к ним в гости. Чтут высшие силы, занимаются простыми делами и живут себе вот так веками.

– У них бы всем поучиться, – вздохнула Ксюша, наблюдая, как Надя под надзором Агафьи выводит лепестки. – Так ты считаешь, мы здесь не одни такие?

– Уверена, что нет, – ответила Марьяна. – Лес безграничен, у рукодельниц множество помощниц, только им ни к чему пересекаться, ведь за другим пришли. Но знаешь, я их чувствую, каждую ушедшую из мира Яви – кто с трепетом, осторожно, а кто резко, словно кинувшись в холодные морские волны. Каждую, севшую за тайную работу, за плетение кружева судьбы. Они все здесь, работают без всякой уверенности, что выйдет ладно, что душа найдёт ответы, а рука не дрогнет, доплетёт до конца.

– И что тёмный омут не поглотит их во время страшной ночи перед обрядом, – вмешалась Агафья.

– Какой ещё ночи? – испугалась Ксюша.

– Не знаю ничего, – опомнилась жена лесовика. – Я-то там не была. И не спрашивайте, ничего не скажу.

– Я не боюсь, – отозвалась Надя, – ведь мы вместе.

Янина вернулась только к вечеру, когда все уже начали волноваться. Оказалось, дурман усыпил её на поляне, а лесовик сидел и ждал, оберегая девушку от опасностей.

– Видите, всё со мной хорошо, – весело сказала растрёпанная сестра. – А это вам.

Узелок из её рук упал на стол, раскрылся и рассыпался янтарём.

Вскоре под крышей зашумели птицы, закричали птенцы, а за окном маленький клубок перьев полетел вниз, но в последний миг раскрыл крылья, забил ими торопливо и удержался в воздухе, стрельнув гордо алмазным глазом.

– Как это чудесно, – выдохнула Янина. – Птенец думал, что упадёт, но мы же знали, что удержится, природа у него такая. Мы знали, а он нет.

Надя вместе с сёстрами выглянула в окно. Ей показалось на миг, что с ветви слетела птица Гамаюн – но ведь Гамаюн сказал, ему здесь не место. Ещё одно видение. «Интересно, как выглядит его обитель?» – задумалась Надя, пытаясь вообразить Правь или, как её называют, Ирий. Если Навь настолько многообразна, что говорить о высшем мире?

Тяжёлый осколок аметиста ловил мерцание небесных рыб, которое ночной лес поглощал, как голодный зверь. Марьяна погладила неровности камня, прижала его к груди. Представила, как неуклюжие звериные лапы осторожно, чтобы не разбудить сестёр грохотом, ставят необычный подарок на крыльцо. Она тут же отбросила этот образ, заменив хоть и лживым, но более приятным: вот Андрей присаживается у двери, верхние пуговицы белой рубашки расстёгнуты; он откидывает чёлку со лба, ставит камень, проводит по нему тонкими пальцами – на безымянном золотое кольцо, ухмыляется довольно одним уголком рта, на щеке ямочка.

Густая, вязкая ночь снаружи. Никто не увидит и не узнает, если она снимет маску, если признается себе: «Приходи на моё крыльцо, приходи зверем – пусть будет страшно приблизиться, пусть будет неясно, где ты настоящий, а где колдовство, где я настоящая, а где колдовство. Я не невеста в белом платье, я множество историй и шрамов, нажитых за столетия. Давай посмотрим друг на друга и выйдем, взявшись за руки, такими, какие мы есть на самом деле, что бы это ни означало». Чувства бились в груди неистово, словно птица, жаждущая свободы. Только слёзы выпустят её наружу.

Послышался шорох, взорвался и рассыпался искрами в сердце. От темноты отделился силуэт – тонкий, хрупкий, в чёрном плаще, волосы струятся до самых пят. Не её она ожидала увидеть.

– Мара…

– Ш-ш, – она приложила палец к губам. – Преобразилась ты, девица.

Марьяна не знала, что ответить хозяйке навьих земель, а потому поклонилась. Мара смотрела словно сквозь. Какой же юной она казалась! Только волосы серебрились от прожитых веков. Она вынула из-под плаща и протянула Марьяне обыкновенный крючок для вязания. Марьяна хотела было взять, но в последний миг опустила руку.

– Это поможет распутать кружево и сплести по-новому, – сказала Мара.

Марьяна молчала. Ждала.

– Преобразилась ты, девица, – повторила Мара. – Не отказывайся от помощи. Просьба моя проста: не тревожить дочь мою, распутать судьбу парнишки, напоить его из ручья Забвения и увести прочь.

– Я… – Марьяна не могла поверить, что у неё достанет смелости отказать царице смерти, но всё же отступила. – Я сплету кружево сама.

– Думаешь, успеешь к сроку?

– Успею.

– Ты, верно, не понимаешь, что тогда вам вовек не вернуться домой по-настоящему, до конца. Он станет нитью, к тёмному миру всех вас привяжет. Захотите забыть – не выйдет, он напомнит.

– Не для того я здесь, чтобы забыть, прекрасная Мара, – ответила Марьяна, – а для того, чтобы вспомнить.

Глаза Мары посветлели, став почти фиолетовыми, словно отразили аметист Марьяны, алые губы тронула улыбка. Она развернулась, махнув плащом, и, уже слившись наполовину с темнотой, бросила:

– Не верь миру Нави до конца, но переживи тёмную ночь, встреть предков. Я горда за тебя, но тебе держать ответ.

Слышно было только, как вязальный крючок бесполезной палкой полетел в траву, а затем всё стихло.

– Держать ответ. Да как всегда, – усмехнулась Марьяна и в обнимку с аметистом вернулась в дом.