Песни в пустоту - [118]

Дмитрий “Шарапов” Иванов

Мы как-то про Псоя Короленко общались, и Никонов говорит: “Вот что, блять, за певец, хуйня какая-то московская. У него песня про Дерриду есть! Ты знаешь, кто такой Деррида? Деррида – это постмодернист…” Ну и давай гнать по поводу Деррида, постмодернизма и прочего.

Илья Зинин

“Стогов! Постмодернист! Сука, ненавижу! Дайте мне кто-нибудь его телефон, позвоню, выскажу все, что думаю!” – возбужденно кричал Леха. Находившийся поблизости журналист Митя Шарапов невозмутимо достал записную книжку, нашел телефон писателя Ильи Стогова и продиктовал его Никонову. Мое знакомство с Лехой началось с этого эпизода. Я делал фестиваль в московском клубе “Точка”, куда позвал играть и “ПТВП”. Этот концерт, кажется, стал одним из их первых выступлений в Москве. Будучи незадолго до этого в Питере, я решил пересечься с группой, чтобы передать деньги на билеты, познакомиться и обсудить нюансы предстоящего выступления. “ПТВП” позвали меня к себе на репетицию, а репетировали они тогда в мрачноватом андеграундном клубе “Фронт”, который располагался в помещении бывшего бомбоубежища. Позвонил впоследствии Никонов Стогову или нет, я не знаю. Но через несколько лет, когда в серии Stogoff Project вышли книги “Грешники” и “Четвертая волна”, где Леха является одним из главных героев, я очень сильно удивился.

Алексей Никонов

Эта история закончилась тем, что меня пригласили на телевидение к Стогову. В эфире он докопался до моих ботинок, а я – до его книг, но потом мы как-то сошлись, в результате он даже написал про меня книгу. Нормальный пацан. Хотя мне все равно не нравится, что он пишет. Я ему как-то предлагал выпустить сборник своих стихов, а он мне: “Леха, стихи не канают сейчас, сейчас канает документальная журналистика”. Я говорю: “Илюха, то, что канает – это все говно, главное же искусство”. Он говорит: “Леха, у меня семья”. Я говорю: “Ладно, давай. Все равно меня напечатают через сто лет”. Он заржал.

* * *

Благодаря красивому жесту Бориса Ельцина ровно с наступлением 2000-х в стране началась новая эпоха. Началась она и для “Последних Танков в Париже” – правда, как это всегда было свойственно для Лехи Никонова, довольно перпендикулярным образом к общему государственному вектору. Набрав обороты, группа по стопам своих идейных родителей переехала в Петербург – и им стал помогать Андрей Тропилло, тот самый продюсер – демиург русского рока, что в 80-х записывал “Аквариум”, “Кино”, “Зоопарк”, “Ноль” и прочую классику (так история здешней рок-музыки в очередной раз любопытно закольцевалась). Тропилло к тому моменту, конечно, уже был не тем властелином дум, что прежде, но после выборгских подвалов это все равно был серьезный шаг вперед. Другой вопрос, что делал его Леха Никонов с маузером наперевес. Третий альбом “ПТВП” назывался “Гексаген”, четвертый – “2084”, и содержание их было не менее радикальным, чем заголовки. “В телевизоре я вижу только крыс, в углу улыбается третья мировая”, “Права и порядок теперь навсегда, политика ради законов скота, политика ради насилия средств”, – кричал вокалист “ПТВП” под мясистую и грозную музыку своей группы, которая стала чище и современнее (чуткий лирик, Никонов с ходу ощутил силу начавшего набирать обороты на русском хип-хопа и инкорпорировал его в свою музыку), но не стала тише. Почти в каждой песне он ставил восклицательный знак рядом со сладким словом “свобода”, предъявляя тяжелое обвинение согражданам, променявшим ее на стабильность. Это, впрочем, не означает, что Никонов превратился в политического трибуна – отнюдь, с каждой новой записью он все более умело рифмовал петербургский климат с затхлым ощущением реальности, ненависть к властям – с тем особенным типом ненависти, от которого один шаг до любви; песни “ПТВП” в этом смысле все дальше уходили от типового панк-хардкора с его лобовыми слоганами в сторону метафорической площадной поэзии, наследующей скорее Маяковскому, чем, скажем, Михаилу Борзыкину.

От типового панк-хардкора “ПТВП” уходили и вот еще в каком важном смысле. Для представителей субкультуры, во многом выросшей из левого движения, всегда был важен коллективизм – в том числе и в отношении саморепрезентации. В случае с Никоновым же естественным образом получалось так, что чем дальше, тем больше фронтмен “ПТВП” становился больше и шире своего ансамбля. Он начал выступать с поэтическими чтениями и выпускать книги стихов (был еще любопытный эксперимент со сборником “Техника быстрого письма”, который выкладывался на официальный сайт группы в режиме сочинения – причем тексты, согласно заданным самим Никоновым условиям, создавались не дольше пяти минут). Он сдружился со звездами новой альтернативы, группой “Психея”, и корифеями здешнего IDM, группой “Елочные игрушки”, – и со всеми записался вместе. Не будет преувеличением сказать, что в какой-то момент, уж простите за маркетологическую терминологию, бренд “Леха Никонов” стал более узнаваемым, чем бренд “ПТВП”, и это неудивительно: если группа последовательно и четко гнула свою линию, то ее идеолог гнулся во все стороны сразу, воспринимал всю свою жизнь как один большой перформанс. В некотором смысле мифы, бродившие о Никонове в конце 90-х, оказались реальностью, причем все сразу: он был одновременно и домашним интеллигентом, подавшимся в панк-рок, и неадекватным отморозком с суицидальными наклонностями, и подлинным панком, и позером, человеком, который может с максимальным знанием дела обсуждать особенности мировоззренческой системы позднего Ролана Барта, а потом двинуть собеседнику в рыло. Собственно, и публичное поведение “ПТВП” строилось на использовании этих крайностей. Скажем, в 2005-м, когда группе выдали премию журнала