Песни народов Северного Кавказа - [5]

Жизнь горца, равно как и труженика-степняка, проходила в непрестанном труде. Труд был таким же непременным атрибутом жизни, как дыхание, движение, речь. И труд этот повсюду сопровождала песня. В балкарской пословице говорится: «Быть без песни — бездомным быть». Горцы слагали и пели песни всюду: в поле за плугом, на пастбищах, в дороге, в лесу, за дружеским застольем, на свадьбах, в минуты счастья и в час беды. Девушки пели за рукодельем, на общих празднествах, на свадьбах подруг, женщины — у колыбели детей и на похоронах дорогих им людей; женские плачи, пожалуй, самые трагические песни в горском репертуаре. Ни в одном песенном жанре нет такого напряженного драматизма и такой неотразимой искренности человеческих чувств, как в женской песне-плаче. Словом, песня была вечной спутницей каждого жителя гор и раздольных степей. Непоющий человек здесь был такой же редкостью, как глухонемой.

И удивительно: создания мастеров слова, безымянных поэтов и сказочников оказались долговечнее произведений мастеров дерева и даже камня! Многие произведения горской архитектуры разрушены неумолимым временем, грозной силой стихий и навсегда потеряны для нас, а песни и сказки живут в памяти народа, не потеряв свежести и силы. Слово оказалось прочнее гранита! Видимо, душевная щедрость, прозорливая мудрость создателей народной поэзии, их верность народной жизни, неподкупная их правдивость и высокое профессиональное мастерство сделали песенное искусство столь долговечным. Безвестные поэты незаметно уходили в ту землю, на которой слагали свои правдивые песни, а искусство их пережило творцов и осталось жить с новыми поколениями как нетленное наследство предков.

Мы сказали, что жители гор и степей Кавказа никогда не оставались без песни, труд и песня были неразлучны с ними. И это не противоречит тому обстоятельству, что в данной книге так мало количество собственно трудовых песен. Дело в том, что труд, как и окружающая человека природная среда, входил в песни незримо, он присутствовал в них не самостоятельно, не как отдельный компонент, а как извечное содержание жизни, определяющее ее нравственную и эмоциональную атмосферу. Труд не был ни обязанностью, ни правом. Он был естественной потребностью, он давал возможность самого высокого жизнепроявления и самоутверждения человеческой личности. Объектом песенного искусства были людские взаимоотношения и человеческие переживания — радость и горе, грусть и печаль, обида и возмущение, а также высокие и низкие проявления человеческой души и характера — подвиг и подлость, доброта и жестокость, храбрость и трусость, великодушие и коварство. Труд же, как понятие абстрактное, не подлежал ни воспеванию, ни осмеянию. Объектом осмеяния становились лишь лень и тунеядство, паразитизм и неприспособленность к труду представителей знати, привилегированных сословий. Воспевали не самый труд, как таковой, — песню слагали в помощь труженику, чтобы она облегчила самый процесс труда. Таковы песни, непосредственно связанные с трудовым процессом, с его ритмом и его характером: песни чесальщиц шерсти и валяльщиц бурок (осетинская «Онай» и балкарская «Инай»), «Песня пахарей», «Песня косарей» и др. Но и в поле, и на покосе, и на пастбищах пели всякие песни — все зависело от настроения и конкретной ситуации, — за исключением разве что обрядовых, требовавших особой обстановки.

Правда, была одна форма труда, которая носила сугубо индивидуальный характер, больше того, требовала исключительного мужества и высокого искусства — это зимняя охота на туров и косуль в горах. Она была своеобразным единоборством с суровой природой гор, связанным с большим риском, поэтому наиболее искусные охотники становились в народном восприятии героями, о них складывали песни. Недаром говорится в осетинской пословице: «Охотник ближе к мертвым, чем к живым, но до кладбища никогда не доходит», то есть погибает в горах и отыскать его бывает невозможно. Неудивительно, что в мифологии некоторых горских народов есть божество охоты, которое пытались задобрить песней, чтобы оно послало удачу.

Словом, труд и облик родной земли в песенном творчестве горцев ощущаются постоянно. Самой верной в горах считалась клятва землей, самым презрительным прозвищем — бездельник и тунеядец. Позднее, когда патриархальная отсталость и изолированность были сломаны наступлением капиталистических отношений, когда горцы стали несравненно более подвижными и нередко приходилось им разлучаться с родной землей, наступило время песен, посвященных родному краю. Великая привязанность человека к родине проверяется в разлуке. Эту истину пришлось познать и горцам на горьком историческом опыте. Тоской по родному краю пронизаны песни мухаджиров — переселенцев в Турцию после поражения горцев Кавказа в войне с российским царизмом. Это видно и по адыгской песне «Гонят нас в Стамбул», и по осетинской песне, в которой трагическим рефреном проходят слова:

О горы, о родимый край, —

Как жить нам без вас?!

Этой же тоской по любимой земле пронизаны все солдатские песни, начиная от песен участников русско-турецкой войны (1877–1878) и кончая песнями солдат японской и первой империалистической войн. В осетинской песне о Татаркане, погибшем на Балканах, умирающий воин скажет: «Солнце взошло и озарило вершину Кариу, Пуля турка мне сердце поразила». И нам понятна тоска сурового воина, в смертный час вспоминающего не мать, не братьев, не отца, даже не любимую, а вершину родной горы, приравненную по закону песенного параллелизма к пробитому пулей сердцу. Ни одного другого слова о родине в песне нет, но разве этого не достаточно, чтобы почувствовать всю глубину любви простого горца к родной земле?