Песни над рекой - [3]

— Я понимаю, товарищ капитан. Но сегодня ребята ждут меня после обеда. У нас сегодня интересное мероприятие намечается. Змей будем глушить! До черта развелось по берегам арыков. Корову и жеребенка ужалили.

— Змей глушить? — сделал капитан большие глаза и расхохотался. — Вот это мероприятие! Тогда не задерживаю. Выполняйте.

Шералиев ушел. А капитан открыл дверь в столовую и крикнул:

— Товарищ Силантьев, угостите квасом похолоднее!..

…Давно уже перестал шипеть и пениться знаменитый силантьевский квас «с изюминкой», а начальник заставы, забыв о нем, шагал по веранде с руками за спиной и упорно думал об одном и том же: «Значит, есть в границе «дыра». Кто-то осторожный и опытный приходит, конечно, ночью в спящий колхоз, где его ждут, где для него оставлена незапертой дверь. А чья дверь?..»

Мысли капитана повернули в другую сторону.

«Может быть, он с нами, а мы его оскорбить хотим, — вспомнил он взволнованные слова Шералиева. Ты прав, младший лейтенант! С человеческой стороны прав! Может быть, нелепая случайность, а под подозрением доброе имя хорошего человека, орденоносца, передового колхозника… А если все же он?.. И не распутай мы каждую петельку, будет он бить нам в спину. Бить, бить, бить!»

Печальные звуки горна, трубившего поверку, вывели капитана из задумчивости. Он поднял глаза на окружавший его мир. Горы, обступившие колхоз, потемнели, придвинулись. Их густая черно-сиреневая тень укрыла дома колхозников. Раздвинув осторожно занавески, порхнул на веранду вечерний ветерок со стороны колхозных садов, будто пролилась оттуда по горячему, сухому воздуху прохладная струя, с запахом зелени, цветов, меда. Но вот захлопал звонко в ладоши дизель, и разом вспыхнули огни в домах и на улицах колхоза. А вслед за огнями вспыхнули и звуки: кто-то пропел высоким голосом страстную мольбу о любви, где-то звонко засмеялись девушки, плеснула, как кипятком, криками спорщиков чайхана, и все покрыл нечеловечески оглушительный бас радиодинамика, объявившего московский концерт.

Капитан остановился в углу веранды. Перегнувшись через перила, он посмотрел вниз, на чужой берег. Там было темно, как в бездне, и так же безлюдно. Не слышно было даже собачьего лая, будто лежала за рекой страна, никем еще не заселенная, пустая и бесплодная, как первобытный материк.

В этой притаившейся тишине и тьме была угрюмая враждебность.

Нет смысла — а это самое опасное

Когда над головой человека мирно шелестит листвой большое дерево, душу наполняют тишина и покой. Шералиев сидел в садике заставы, в густой тени могучего карагача, но в душе вместо тишины и покоя были смятение, виноватость и стыд.

Прошло уже пять дней после разговора на веранде столовой, а ничего нового не узнали колхозные комсомольцы о Дурсуне Атаеве. Мираб аккуратно, как делал он это каждый день, выходил на работу, подправлял арыки, чинил плотины и поздно вечером возвращался домой. Пока не стемнеет окончательно, делал проминку своему Кара-Кушу, но только на широком дворе, никуда не выезжая. В пятницу мираб был в мечети, но никаких подозрительных разговоров ни с кем не вел. И сегодня, как и вчера, и позавчера, младшему лейтенанту нечего сообщить начальнику заставы.

Шералиев увидел бежавшего от канцелярии вестового и встал, беспомощно вздохнув. Это от капитана, с приказом явиться младшему лейтенанту в канцелярию для доклада. Вот она, минута стыда, когда, виновато опустив глаза, надо будет выговорить не идущие с языка слова:

— Никак нет… Тоже неизвестно… Нет, и об этом ничего не узнали.

В канцелярии был только дежурный сержант. Он что-то писал, сердито шепотом перечитывая написанное. Под его столом лежала, раскинувшись от жары, рослая светло-серая овчарка. Увидев лейтенанта, она вскочила и пошла ему навстречу, стуча по полу деревянной ногой. В горячей схватке на границе диверсанты отстрелили Мушке нижний сустав передней ноги. Оставалось пристрелить собаку. Но разве поднимется у солдата рука на верного друга? Заставный столяр искусно выточил ей маленький протез, а за отличие в бою Мушка получила ошейник с серебряной насечкой. И теперь она жила на заставе почетным инвалидом.

Шералиев опустился было на корточки погладить собаку, но в канцелярию уже входил Кормилицын. За капитаном походкой каменного гостя вошел его заместитель, старший лейтенант Кравченко. И сразу стало тесно, словно внесли и поставили огромный шкаф. Квадратные плечи, выпуклая просторная грудь, огромная лобастая голова и ноги как тумбы — все было массивно, могуче и прочно. И никак не подходил к широкому и тугому, словно сжатый кулак, лицу старшего лейтенанта маленький курносый носик, обгоревший на солнце до того, что кожа на нем лупилась, как скорлупа на мятом яйце.

— Ох, и печет, будь здоров на пасху! — закричал он глухим мальчишечьим альтом, неожиданным для его могучей фигуры. — Будет «черная буря» с той стороны, вот увидите!

Он шумно вздохнул и вытер бритую голову и шею большим, крепко надушенным платком. Капитан подозрительно потянул носом душистый запах:

— Опять переменил марку?

— Опять.

— Слышу, что теперь уже не «Огни Москвы». Какой теперь?

— Шипр. Мужской запах.