Песни мертвого сновидца. Тератограф - [154]

К вечеру, когда уже начало смеркаться, на поле остались лишь несколько человек, включая старого фермера, которому принадлежал этот дурнославный кусок земли. Мы не удивились, когда старик подошел к пугалу и стал рвать его на куски, — что-то подобное, некое иррациональное и притом сильное желание, назревало уже давно. И мы с воодушевлением присоединились — вырвали соломенные руки, стащили одежду, — и нашим глазам предстал остов: зрелище странное и нежданное.

Остов чучела, как нам казалось, должен был состоять из двух сколоченных крест-накрест жердей. Набивщик пугал позже заверял нас, что не использовал никаких непривычных материалов в этой своей работе, однако та фигура, что явилась нам, была совершенно другой. То был черный, будто бы обугленный человекообразный силуэт. Он выглядел так, словно вырос из земли и облепил жерди черным мхом: в искривленной этой его черноте угадывались деформации дерева, сраженного молнией. Даже в сумерках эта чернь выделялась, привлекала взгляд абсолютным отсутствием какого-либо цвета, кроме истинно черного. Как мы быстро поняли, стоять напротив этой фигуры было все равно что находиться на краю темной бездны, которую не пронзает ни взгляд, ни луч, ни фонарь. На ощупь темная масса оказалась и вовсе будто вода: никакого ощущения реального, овеществленного. Руки тех, кто ощупывал фигуру, словно проходили над последом теплого темного пламени, чей источник непрестанно передвигался, ведомый кем-то или чем-то живым. Терпеть это ощущение долго ни у кого не выходило — энтузиасты один за другим отходили в сторону, подальше от странного пугала.

— Дьявольской этой штуке не место на моей земле, — заявил старик-фермер и направился к амбару.

Как и все мы, он потирал ладони друг о дружку, словно в попытке стереть ощущения от прикосновений к пугалу.

Возвратился он с охапкой садовых инструментов. Задача виделась предельно простой: почва на поле была податлива, и нескольких взмахов большой лопаты хватило бы для того, чтобы добраться до основания шеста. Но подкоп сделать так и не получилось, а когда старик попробовал срубить пугало с шеста, лезвие топора увязло, будто угодив в трясину. Сколько мы не тянули за рукоять — топор так и не вышел. Пришлось оставить его.

— Будто следом за ним увязаешь, — пробормотал фермер, но мы едва ли расслышали его из-за гула. Он усилился — поле окружил рой пчел: усилился аккурат тогда, когда мы попытались избавиться от черного пугала.

Мы покидали поле в безлунной тьме, обуреваемые сомнениями и страхами, перешептываясь и думая, что же будет дальше. Мы говорили шепотом… но никто не мог сказать, почему.

Великое полотно ночи опустилось на пейзаж, затмевая поле старого фермера. Многие в городе не спали в те мрачные часы. Почти в каждом доме сквозь занавески на окнах был виден мягкий свет. Наши жилища казались игрушечными на фоне циклопической тени, павшей на город. Над крышами домов висели уличные фонари — маленькие рукотворные луны средь густой листвы вязов, дубов и клёнов.

Следующим утром, не вполне оправившись от новой порции плохих сновидений, мы вернулись на поле. Старик-фермер ждал нас там. Пугало исчезло — на том месте, где оно раньше было, осталась лишь глубокая яма, сделанная нами в попытках добраться до основания шеста. Впрочем, за ночь она зримо углубилась — дно воронки ушло вниз и потерялось во мраке.

— Провалилось под землю, — подытожил фермер. — Вы аккуратнее-то на самый край ступайте, а то не ровен час — соскользнете…

Мы окружили яму и принялись вглядываться, пытаясь увидеть дно, — какое там! Даже солнце было бессильно. Никаких идей по поводу произошедшего высказано не было. Кто-то взялся за лопаты, видимо намереваясь забросать яму землей, но фермер остановил их:

— Зряшное дело. — Подняв большой камень, старик швырнул его в воронку. Мы ждали и ждали эха; мы припали к земле и слушали, но всё что мы смогли услышать — отдалённый гул, напоминающий жужжание целого роя невидимых насекомых. В конце концов мы накрыли яму досками и возвели из раскиданных комьев земли ограду.

— Быть может, весной у нас появится шанс, — сказал кто-то, но старик лишь усмехнулся:

— Никакой толковой весны у нас не будет с этой прогретой землей.

…Город накрыло настоящее сновидческое бедствие — природа прокралась в наши отдыхающие умы и наполнила их образами кишащей в глубине почв жизни и гниющих цветочных полян. Во снах нас вовлекли в пышный карнавал увядания — даже воздух являлся нам красной взвесью трупных паров: морщинистая маска распада, вся в пятнах и рубцах, подстерегала всюду. Ее гротескные ужимки читались на коре и узорах увядших листьев. Хрупкая кожа кукурузных стеблей и мертвых семян растрескалась на множество ее кривых усмешек. Ее безумные, кровоточащие цвета окрасили наш быт.

Несмотря на грубую осязаемость, за занавесом в самом сердце сновидений оставалось нечто призрачное. Оно двигалось в тени, присутствуя, пронизывало реальность — но не принадлежало к ней. Мы не могли угадать его за-предельный источник — нечто приходило из той сферы, о которой нам рассказывала осенняя ночь, когда лоскутные поля лежат под лунным светом и дикий дух проникает в суть вещей, когда веет из сырой бездны и вязкого мрака великим весенним поветрием — и в холодной пустоте пространства под бледным пристальным взглядом луны является болезненный лик со впалыми щеками и пустыми глазницами.