Песни из «Уголка» - [8]

Всюду — ширь да гладь!

Вон как вдруг запорошило…

Будем умирать!

«Сквозь листву неудержимо…»

Сквозь листву неудержимо

Тихо льет церковный звон,

Уносясь куда-то мимо

В бесконечность всех сторон.

Сквозь большие непорядки

Душ людских — добро скользит…

Где и в чем его задатки?

И какой влечет магнит?

Дивной силой притяженья

Кто-то должен обладать,

Чтобы светлые явленья

В тьме кромешной вызывать.

«Молчи! Не шевелись! Покойся недвижимо…»

Молчи! Не шевелись! Покойся недвижимо…

Не чуешь ли судеб движенья над тобой?

Колес каких-то ход свершается незримо,

И рычаги дрожат друг другу вперебой…

Смыкаются пути каких-то колебаний, —

Расчеты тайных сил приводятся к концу,

Наперекор уму без права пожеланий,

И не по времени, и правде не к лицу…

О, если б, кажется, с судьбою в бой рвануться!

Какой бы мощности порыв души достиг…

Но ты не шевелись! Колеса не запнутся,

Противодействие напрасно в этот миг.

Поверь: свершится то, чему исход намечен…

Но, если на борьбу ты не потратил сил

И этою борьбой вконец не изувечен,—

Ты можешь вновь пойти… Твой час не наступил.

«Не храни ты ни бронзы, ни книг…»

Не храни ты ни бронзы, ни книг,

Ничего, что из прошлого ценно,

Все, поверь мне, возьмет старьевщик,

Все пойдет по рукам — несомненно.

Те почтенные люди прошли,

Что касались былого со страхом,

Те, что письма отцов берегли,

Не пускали их памятей прахом.

Где старинные эти дома —

С их седыми как лунь стариками?

Деды где? Где их опыт ума,

Где слова их — не шутки словами?

Весь источен сердец наших мир!

В чем желать, в чем искать обновленья?

И жиреет могильный вампир

Урожаем годов оскуденья…

«Над глухим болотом буря развернулась…»

Над глухим болотом буря развернулась!

Но молчит болото, ей не отвечает,

В мох оно оделось, в тину завернулось,

Только стебельками острых трав качает.

Восклицает буря: «Ой, проснись, болото!

Проступи ты к свету зыбью и сверканьем!

Ты совсем иное испытаешь что-то

Под моим могучим творческим дыханьем.

Я тебя немного, правда, взбаламучу,

Но зато твои я мертвенные воды

Породню, чуть только опрокину тучу,

С влагою небесной, с детищем свободы!

Дам тебе вздохнуть я! Свету дам трясине!

Гром мой, гром веселый, слышишь, как хохочет!»

Но молчит болото и, погрязши в тине,

Ничего иного вовсе знать не хочет.

«Люблю я время увяданья…»

Люблю я время увяданья…

Повсюду валятся листы;

Лишась убора, умаляясь,

В ничто скрываются кусты;

И обмирающие травы,

Пригнувшись, в землю уходя,

Как будто шепчут, исчезая:

«Мы все вернемся погодя!

Там, под землей, мы потолкуем

О том, как жили, как цвели!

Для собеседований важных

Необходима тишь земли!»

«Горит, горит без копоти и дыма…»

Горит, горит без копоти и дыма

И всюду сыплется по осени листва…

Зачем, печаль, ты так неодолима,

Так жаждешь вылиться и в звуки и в слова?

Ты мне свята, моя печаль родная,—

Не тем свята ты мне, что ты печаль моя;

Тебя порою в песне оглашая,

Совсем неволен я, пою совсем не я!

Поет во мне не гордость самомненья…

Нет, плач души слагается в размер,

Один из стонов общего томленья

И безнадежности всех чаяний, всех вер!

Вот оттого-то кто-нибудь и где-то

Во мне отзвучия своей тоске найдет;

Быть может, мной яснее будет спето,

Но он, по-своему, со мной одно поет.

«Меня здесь нет. Я там, далеко…»

Меня здесь нет. Я там, далеко,

Там, где-то в днях пережитых!

За далью их не видит око,

И нет свидетелей живых.

Я там, весь там, за серой мглою!

Здесь нет меня; другим я стал,

Забыв, где был я сам собою,

Где быть собою перестал…

«Я плыву на лодке. Парус…»

Я плыву на лодке. Парус

Режет мачтой небеса;

Лебединой белой грудью

Он под ветром налился.

Море тихо, волны кротки

И кругом — везде лазурь!

Не бывает в сердце горя,

Не бывает в небе бyрь!..

Я плыву в сияньи солнца,

Чем не рыцарь Лоэнгрин?

Я совсем не стар, а молод,

И плыву я не один…

Ты со мною, жизнь былая!

Ты осталась молода

И красавицей, как прежде,

Снизошла ко мне сюда.

Вместе мы плывем с тобою,

Белый парус тянет нас;

Я припал к тебе безмолвный…

Светлый час, блаженный час!..

По плечам твоим высоким

Солнце блеск разлило свой,

И знакомые мне косы

Льнут к волнам своей волной.

Уст дыханье ароматно!

Грудь, как прежде, высока…

Снизойди к докучным ласкам

И к моленьям старика!

Что? Ты плачешь?! Иль пугает

Острый блеск моих седин?

Юность! О, прости, голубка…

Я — не рыцарь Лоэнгрин!

«Здесь все мое! — Высь небосклона…»

Здесь все мое! — Высь небосклона,

И солнца лик, и глубь земли,

Призыв молитвенного звона

И эти в море корабли;

Мои — все села над равниной,

Стога, возникшие окрест,

Река с болтливою стремниной

И все былое этих мест…

Здесь для меня живут и ходят…

Мне — свежесть волн, мне — жар огня,

Туманы даже, те, что бродят,—

И те мои и для меня!

И в этом чудном обладанье,

Как инок, на исходе дней,

Пишу последнее сказанье,

Еще одно, других ясней!

Пускай живое песнопенье

В родной мне русский мир идет,

Где можно — даст успокоенье

И никогда, ни в чем не лжет.

«Мой сад оградой обнесен…»

Мой сад оградой обнесен;

В моем дому живут, не споря;

Сад весь к лазури обращен —

К лицу двух рек и лику моря.

Тут люди кротки и добры,

Живут без скучных пререканий;

Их мысли просты, нехитры,

В них нет нескромных пожеланий.

Весь мир, весь бесконечный мир —

Вне сада, вне его забора;

Там ценность золота — кумир,

Там столько крови и задора!