Песни чёрного дрозда - [26]

Отгородившись пологом со стороны открытых лугов, Молчанов зажёг костёр, нарезал тем же косырем пышных веток и положил на мягкую их кучу свой потёртый спальный мешок.

Запах жирной каши распространялся от костра. Александр с улыбкой подумал, что этот манящий запах непременно достигнет ноздрей Одноухого и не сможет оставить его равнодушным.

Так оно и было. Одноухий давно наблюдал за каждым шагом, каждым движением человека.

Врождённое любопытство, особый интерес к человеку, которого он не помнил, но почему-то и не боялся, — вот какое чувство испытывал Лобик. Это его ощущение можно назвать если не дружелюбием, то желанием близости. Оно не позволяло ему уйти, как того требовала безопасность. Ещё днём Лобик временами сближался с идущим Молчановым метров на сто, но как только слышал ненавистный запах ружья, так отбегал.

Когда загорелся костёр, запах ружья пропал, зато повеяло вкусным. Лобик стал подкрадываться ближе. Ни одна веточка не хрустнула под его мягкой, облегающей лапой, ни один лист не шелохнулся над ним. Одноухий имел многолетний опыт выслеживания, начиная с удачного изъятия рюкзака у браконьера и кончая капканами, которые ставили на него и для него. Но сейчас он не собирался воровать, тянулся на запах вкусного, к человеку у огня, который так ласково говорил с ним и вызвал то самое доброе ощущение — чувство, почти не свойственное диким зверям и особенно медведям, которое люди назвали не очень удачным словом «привязанность», от корня «вязать», совсем уж не подходящего к сути этого слова.

Одноухий вскоре уже лежал в полусотне метров от Молчанова, смотрел из-под куста на костёр, и глаза его горели отражённым светом, как глаза кошки.

Стоило Александру сесть чуть подальше от огня, как он тотчас заметил эти два светящихся глаза.

Ухмыляясь, он принялся за ужин, поел, а половину котелка, обычно оставляемую на утро, выложил на широкий круглый лист мать-мачехи, дал остыть и с этим добром на руках пошёл навстречу светящимся глазам. Они мгновенно исчезли.

— Лобик, я тебя видел, — негромко сказал Александр и положил кашу. — Можешь не показываться, но съешь, пожалуйста. И — спокойной ночи.

Он вернулся к костру, забрался в спальный мешок и, не заботясь больше об огне и собственной безопасности, скоро уснул. Лишь рюкзак подвинул себе под голову. Мало ли что может учудить мохнатый воспитанник.

Разбудили его птицы. Саша потянулся и открыл глаза.

Щебетали синицы. Непритязательный зяблик выпиливал в стороне две свои музыкальные строфы. Стучал по сухому стволу, как дробь выбивал, многоцветный красавец-дятел.

Молчанов умылся росой. Поводил ладонями по траве, отжал пальцы, а потом набрал в пригоршню холодной росы вместе с цветочной пыльцой, лепестками и плеснул себе на лицо пахучую мокрядь.

Вспомнив о медведе, пошёл к знакомому кусту, обивая впереди себя росу палкой. Каши, конечно, не было. Даже лист, на котором она лежала, и тот съеден. Возле — сухое, чуть тёплое лежбище. Значит, только что покинул это место, где лежал всю ночь.

— Спасибо, Лобик! — крикнул он близким кустам. — Ты караулил меня, Одноухий, спасибо тебе! И не уходи, пожалуйста, далеко.

Тишина. Но рядом в этой тишине есть, конечно, одно насторожённое ухо…

Он присмотрелся, увидел след в траве. Дорожка тянулась в березняк. Значит, там.

— Сейчас будем завтракать, Лобик, — сказал Молчанов и вернулся, чтобы наладить костёр.

Поставить шалашик из сухих веток, распалить бересту — дело минутное. Повесив котелок, Александр поднял глаза к небу и, ошеломлённый, застыл.

Ещё ни разу не видел он такого восхода в ясное июньское утро на открытой горной высоте.

Солнце лишь собиралось выкатиться, а розовые снежники уже играли бриллиантовым разноцветьем, и над изломанным горизонтом бушевал феерический каскад света — от чисто-белого в глубине до ярко-красного в небе. Это был бурлящий родник света, который с невероятной активностью выворачивал из глубин все более яркие, все более ослепительные кванты.

Могуче и как-то сразу в самом центре светового гейзера выкатился огромный шар солнца. Все ослепительно засверкало на земле: роса, камни, листва. Небо успокоилось, поголубело… Земля залилась светом. Начался день.

Александр перевёл взгляд на костёр. Измученно-красный свет костра едва проглядывал в сиянии дня, и Саша улыбнулся ему, сморщенному кусочку солнца, затерявшемуся в траве. Твоё время — ночь, костёр…

Он поел, оставил у костра кусок хлеба с маслом, затоптал угли. Втиснувшись в лямки рюкзака, повесил карабин через грудь и пошёл лугами на юго-восток, в сторону Жёлтой Поляны.

Через несколько минут, воровато оглядываясь, Одноухий вышел из лесу, осмотрелся и обнюхал воздух. После этого уже смело подошёл к кострищу. Как должное, съел хлеб с маслом, облизнулся и, низко опустив чёрную морду, пошёл по следу за Александром Молчановым.

4

Путь научного сотрудника проходил по границе леса и высокогорного луга, как раз в зоне кормовых угодий оленьих стад, и он подумывал о том, что если встретит Хобу, то это будет не меньшим счастьем, чем «разговор» с Одноухим.

Найти оленя проще, чем медведя, потому что Хоба уже не впервые встречался с ним и охотно шёл на зов охотничьего рога, который всегда висел у Молчанова на поясе.