Песнь в мире тишины [Авторский сборник] - [13]

— Живей, Эми! — подгоняла ее Роза.

— Пошли, — сказала Дина.

— Сейчас, погодите, — вяло отозвалась она.

— Господи, тебя только за смертью посылать! — вскричала Дина Локк и, взвалив на плечи большую вязанку, двинулась вперед; за ней — Роза с такой же ношей на спине. Через несколько минут они уже вышли из лесу, пересекли дорогу и вступили на тропинку, которая, извиваясь, брела наискосок через все горчичное поле в дальний его угол, туда, где на насыпи виднелась живая изгородь. Они шли молча и, подойдя к изгороди, сбросили на землю вязанки и сели на них подождать Эми Хардвик.

Перед ними лежало поле, которое они только что пересекли; от желтых цветов, колышущихся на ветру, тянуло кисловатым духом. День был хмурый, воздух холодный, место самое уединенное. За горчичным полем глаз не встречал ничего, кроме деревьев. Огромным полукружием разлеглись холмы, и лес, взметнувшись к самому небу, был словно темный погребальный покров на бездыханном теле. Необъятный и мрачный, этот багряный лес окутал все вокруг. Внизу белым ожерельем изгибалась дорога; десятка два телеграфных столбов, увенчанных фарфоровыми соцветиями, казались под этой громадой не выше гиацинтов. Но не грандиозность картины, а разлитая в ней грусть вдруг пронизала Дину Локк. Упершись локтями в толстые колени, положив подбородок на руки, она сидела, вдыхая сумрачный воздух и глядя на расстилавшийся перед ними вид.

— О господи! От колыбели до могилы одно и то же! — проговорила она.

— Куда это Эми запропастилась? — спросила Роза.

— Никак не могу с ней подружиться, — заметила Дина.

— И я. Нелюдимая она какая-то, и копуша к тому же.

— Нрав больно у нее хмурый. Что и говорить, Роза, нам всегда хочется, чтобы друзья были малость не такими, как они есть. Иногда они лучше, чаще — хуже, чем бы нам хотелось. А все равно, считай — тебе посчастливилось, раз у тебя есть друг. Ты мне по сердцу, Роза. Жаль, что ты не мужчина.

— Да что толку, что я женщина? — откликнулась Роза.

— Ну, ну, не так уж оно и худо; была бы у тебя куча детей, как у меня, не чаяла бы, как от них избавиться.

— А не будь их у тебя, небось только и ждала бы, чтоб завелись.

— Верно, Роза, так уж мир устроен. Словно в насмешку над нами. Бог всемогущий тут не при чем, Роза, это работа нечистого… Ой, милая, мозоль дергает — мочи нет! К чему бы оно?

— Верно, к дождю, — сказала Роза. Это была высокая темноволосая женщина, все еще красивая, несмотря на обветренную кожу и худобу. — Хоть бы скорее прошли эти месяцы. Так время тянется.

— Да, нам или не хватает времени, или оно у нас лишнее, или его как раз сколько надо, да сам ты уже стар. От колыбели до могилы одно и то же, вот моя участь… Вот и этот меня старой бочкой обозвал.

Каштановые волосы Дины разметались по ее миловидному лицу, взгляд был печален, но трагический тон мало вязался с ее полной фигурой.

— Летом я худею — целый божий день на ногах, да и пот с меня льет, словно с невестиной подружки в день свадьбы, а вот зимой разносит, как свинью.

— Так чего ты тогда ворчишь? — спросила Роза; она соскользнула с вязанки на землю и, лежа на животе, смотрела на подругу.

— Сердце у меня молодое, Роза.

— У тебя есть муж.

— Какой он муж с тех пор, как заболел! А уж он давненько хворает. Как начнет кашлять, кажется, вывернет его наизнанку. А плюнет — словно кофейной гущей. Ты можешь это понять — кофейной гущей! Я старею, а сердце у меня молодое.

— И со мной так, но у тебя хоть дети есть, целых четверо, и маленькие и большие. — Роза отломила веточку горчицы и то захватывала цветок губами, то отпускала. — А у меня нет и никогда не будет.

Внезапно она села и, порывшись в кармане, вытащила кошелек. Сняла резинку, стягивающую его. Кошелек раскрылся. Внутри лежало несколько монет и сложенный листок бумаги. Дина не спускала с нее любопытных глаз. Роза вынула бумажку и тщательно разгладила ее. — На днях я нашла дома одну штуку и вырезала это оттуда. — Тихим голосом она начала читать:

— «День был пустой, тоскливый, время как будто остановилось. К вечеру стал моросить дождь. Я сидел у камина, перелистывая книгу, и на душе у меня было грустно, пока мне не попалась на глаза небольшая старинная гравюра. На ней был изображен сад и процессия ангелочков — безмятежно голых пухлых младенцев с крылышками, как у птиц. У одного в руках был лук, у других — рог изобилия, или корзина с фруктами, или свирель. Их украшали цветочные гирлянды, и лица их были полны торжественной радости. И когда я увидел их, душу мою затопило неведомое раньше блаженство, и я подумал, что весь мир — один огромный сад, хотя озаряющий его свет и скрыт от наших глаз и дети эти еще не родились».

Роза скомкала бумажку и снова легла на землю.

— Ха, говорю тебе, Роза, дети — это наказание. Я никогда не хотела иметь детей. Видит бог, Роза, я бы жизни для них не пожалела, я бы дала разрезать себя на кусочки, только бы они не попали в беду, ежели бы один из них умер, я бы и в могиле не перестала плакать о нем. А только никогда я не хотела их, ни к чему они мне были, и не по моей воле они на свет родились. Одурачили меня. И как посмотришь, наша сестра в конце концов всегда остается в накладе. Оно верно, мы немало со стариком позабавились, а все же не след мне было замуж выходить. Ах, начать бы все сначала! Да, кабы не дети, только бы вы меня здесь и видели. Это уж как бог свят, Роза. Правда, что сталось бы со мной — не знаю.