Песнь тунгуса - [7]

Аверьянов посмотрел вниз. Носки его уже напитались весенней влагой. Вернувшись в зимовье, он начал искать запасные портянки, но сообразил, что их нет, сам вчера перевязывал дурную башку эвенка Мальчакитова. «Как же он встал? – бормотал он, натягивая сапоги на ноги в мокрых носках. – Как поднялся?» Оглянулся на вошедшего Круглова. Тот пришел за выцветшей брезентовой штормовкой.

– Вы же пульс проверяли?

Круглов взглянул на него, молча взял куртку и, надевая ее, вышел. Аверьянов взял со стола пачку папирос, спички и поспешил за ним, но приостановился, вспомнив о «Карате». Вообще связь по «Карату» была неустойчивой в долине. Для хорошей связи надо было забираться на сопку. Но если путь преграждала сопка повыше, то и это было бесполезно. Поэтому обычно «Карат» в полевые не брали. К чему лишняя тяжесть? Выдавали эту рацию только лесопожарным сторожам на вышку. С горы Бедного Света, как ее окрестил Шустов, встретивший там в зимовьюшке прошлой осенью первый ночной снег, был виден поселок в долине, и связь получалась устойчивой. Поколебавшись, Аверьянов все-таки взял «Карат» в кожаном чехле, повесил его на плечо.

Лесники, лесничие и милицейские со следователем, все семеро рассыпались по молодому кедровнику, подступавшему к зимовью и Покосам со стороны небольшой гряды. Шустов иногда видел среди красновато-сизых стволов и зеленых пушистых веток фигуры и лица. Сам он шел справа от Андрейченко. С другой стороны шагал метрах в пятнадцати Семенов. Под ногами расстилались серые причудливые мхи.

Вскоре Шустов заметил в дымке среди стволов словно бы повисшие в воздухе кровавые крупные капли. Он даже запнулся и следующий шаг сделал с трудом, оглянувшись на фигуру лесничего в стороне. Еще через несколько шагов он сообразил, что это розовые цветы на голых ветках. Куст багульника он обходил все же с некоторой опаской, что ли… Рододендрон, – вот как он называется… Шустов оглянулся и поймал взгляд Андрейченко в плаще и с ружьем. Ему стало не по себе почему-то.

В другом месте Шустов заметил сгорбившуюся фигуру… коричневую… Это был трухлявый пень.

В самом деле, где Тунгус?

Земля начала повышаться. Они поднимались на невысокую гряду. Среди кедров серели камни, валуны. С противным криком полетела кедровка. Туман не рассеивался. Накрапывал дождь.

– Да не полезет он сюда, – сказал Андрейченко, сближаясь с Шустовым. – Силы не те. Давай, соответствующе, покурим.

Они закурили. По вороненой стали ружья стекали капельки влаги. Шустов невольно следил за ними.

– Но был мертв, – словно бы самому себе отвечал Андрейченко. – И вдруг ожил. Во лбу дырка с яблоко.

Шустов молчал.

– Надо возвращаться! – закричал вдруг Андрейченко, и Шустов, вздрогнув, посмотрел на него.

Кричал он появившемуся среди скал Аверьянову. Крик его как-то странно вяз, звучал, словно в пустой комнате, обложенной ватой. Но Аверьянов вроде бы услышал. Постоял, глядя на скалы, повернулся и пошел к ним. Тоже закурил, дунув в бумажный мундштук папиросы и смяв его потом гармошкой.

– Откуда у него силенки-то? Сюда переть? – спросил Андрейченко. – Сам помаракуй, Борь. У него дырка была, соответствующе, с яблоко.

– Дырка… это ладно, – проговорил Аверьянов, рассматривая большую ладонь. – Пуля, может, и не в голове, а тирком прошла, оглушила. А вот пульс, пульса не было. Следак этот щупал. Не было. Не мог же ошибиться, соврать, повидал, наверняка, трупаков.

– Ну… Тунгус… – Андрейченко смачно плюнул.

– Ладно, пойдем, – сказал Аверьянов. – На совет… в Филях, – добавил он с усмешкой и взглянул немного вопросительно на молодого лесника, мол, эй, вчерашний школяр, правильно говорю?

На обратном пути снова попался куст багульника.

– Ишь рано как в этом году бросился в цвет, – проговорил Аверьянов. – Сходи вдоль гребня, – велел он Шустову, – скажи мужикам, чтоб в зимовье топали.

Шустов пошел влево. Вскоре ему встретился следователь Круглов. Своих подчиненных он громко окликнул, и те отозвались. Шустов прошел еще вдоль гребня и покричал другому леснику. Ответил и он.

Когда Шустов подходил к зимовью, то увидел сизый дымок, вившийся из железной трубы. Кто-то уже успел развести огонь. И сердце его дрогнуло при мысли о дымке над домом в поселке… Но погода и сегодня нелетная. В горах туман немного рассеялся, а дождь пошел сильнее. Шелестел по крыше, укрытой щепой, как черепицей. Чайник стоял на печке.

– Одного будет мало, – сказал Андрейченко, взглядывая на вошедшего Олега. – Сходи за водой.

Воду приходилось брать в сотне метров от зимовья, в речке. Шустов пошел туда с ведрами. «Раз молодой, то и бегай», – думал он, но сейчас это не вызывало раздражения. Наоборот, хотелось что-то делать, двигаться, не ждать. Он нагнулся и зачерпнул из медлительного потока воды. И, разгибаясь, увидел странную птицу: длиннохвостую, изящную, с белой головкой и черными глазами, поменьше обычной синицы. Глаза особенно выразительны были на белом фоне. В этой птичке было что-то необычное. Шустов стоял и не мог оторвать от нее глаз. Птичка перелетела с ветки на ветку кустарника, посидела, покачивая длинным черным хостом, звонко цвикнула и унеслась. Ну, странная… Как будто в каком-то маскхалате… То есть сверху еще зимний наряд, белый, а снизу уже летний… Постояв еще под дождем, Шустов нагнулся, зачерпнул второе ведро и направился к зимовью. Шел и думал, что надо будет узнать про эту птицу… И мгновенно вспомнил, что такой же момент был. Был? Да когда?