Песнь тунгуса - [39]

Деньги, которые ему присылала тетя, забирал Славик.

– Я буду твоим банкиром, – сказал он после того, как Мишка в очередной раз просто роздал одному, другому полученные деньги.

У Мишки постоянно выцыганивали денежки знакомые и совсем не знакомые ребята. Это за ним водилось еще в интернате, и Луча Станислав Ильич даже устраивал дознания, кто сколько денег выманил у Мишки, и заставлял хотя бы что-то ему возвращать. Мишка и сам не понимал, как так получалось, что деньги не задерживались у него и почему он покупает какому-нибудь «закадычному другу» – старшекурснику пачку сигарет или пирожки с повидлом или ведет в кино двоих-троих «бедных родственников». Мишка знал, что за деньги можно много чего купить, хотя бы те же лыжи с пластиковым покрытием, «титановые» палки, отличные лыжные ботинки, – но как-то так выходило, что владельцами этих сокровищ становились другие, хотя бы и те, кого он водил в кино, а Мишке даже старые лыжи-дрова, гнутые алюминиевые палки, дубовые древние ботинки приходилось брать напрокат.

– Ты чё, – спросил его как-то Славик, – в коммунизм веришь?

– Нет, зачем, – недоуменно ответил Мишка.

– А чего отвергаешь денежные отношения?

– Я не отвергаю, – сказал Мишка.

– У меня батя парторг в колхозе, – сказал Славик. – А деньги любит, как последний капиталист. Мне лишнюю копейку не даст. И недавно купил «Ниву». Понял? А ты себе ничего не купишь. Даже сигареты стреляешь у тех, кому дал деньжат на пачку. И они над тобой потешаются. Вообще лучше бы ты не курил, а качался, вон, дохлый, как колхозник из «Двадцать пять лет без урожая».

– Эвенки любят табак.

– Деньги и здоровье надо любить! Ты же лыжник, а куришь? Дыхалку сбиваешь, дурак. Так бы вообще, может, чемпионом стал. Биатлонистом. Стреляешь небось ого? Есть у тебя ружье дома?

– У дяди Иннокентия «бельгийка», двадцатка. Но он без нее в тайге бегает.

– Чего так? Нельзя в заповеднике? А если медведь? Шатун?

– А его Лохматый и помял, веко порвал, болтается с тех пор. Насел, но отпустил. И дядя зарекся.

– Клятву медведю дал, Малёк?

– Ну, ага, Лохматому.

– Или кому? Чё за кликуха-то?

– Лохматый, – сказал Миша, – зверь.

Славик поправил очки, даже протереть их хотел, чтобы получше разглядеть Мишку, но передумал, покачал головой.

– Ну и ну, семейка у тебя. А зачем тогда «бельгийка»-то?

– Мне перейдет, – сказал Миша.

– А ты еще не поклялся в верности товарищу Лохматому?

Миша, немного смутившись, отрицательно покачал головой и честно посмотрел на друга.

– Да-а-а, – протянул Славик, лохматя русые вихры. – У вас там тот еще колхоз… И председателем товарищ Лохматый! Таежный коммунизм.

Мишка рассказывал ему о заповеднике, о его людях, горячих источниках на центральной усадьбе и в верховьях самой крупной реки, где растет пышная зелень, ползают змеи и порхают невиданные бабочки – даже зимой, приврал он немного. А то, что зимой там купаться можно, не соврал. Мол, в сорокаградусный мороз приходишь туда на лыжах, и, пока печка разгорается, – хоп! Окунулся, смыл пот и грязь. Ая! Хорошо! И сиди, пей душистый чаек в зимовье, потом кури.

– Курилка, – заметил Славик.

– Табак – это трава. Хорошо пахнет, вкусно горит. Зимой теплее.

– Лучше я двадцать раз отожмусь, – возразил Славик. – Пилоту надо здоровье. Чтоб как часы.

– Не человек, а машинка?

– Не машинка, а – летчик.

– Самолет.

– Хватит издеваться, а то врежу! – Славик сжимал крепенький кулачок, замахивался. И в эти мгновения его глаз косил еще сильнее, улетал, как спутник со своей орбиты, а другой глядел прямо.

Мишка отклонялся, а сам смотрел печально на друга. Куда его возьмут с таким шальным спутником, в какое еще летное училище… Вот лесником в заповедник еще возьмут.

Славик выдавал Мишке деньги. Ну, это и вправду было удобнее. Да и сколько этих денег присылали Мишке? Не разгонишься.

Однажды Славик напомнил Мишке, что тот рассказывал об органисте-пожарном Генрихе.

– Ага, – согласился Мишка.

– А в городе есть орган, понял? – сказал Славик. – Хочешь – иди слушай.

– Здесь? В Иркутске? – не поверил Мишка.

– Ну а ты думал где? Только в Прибалтике этой? На Сухэ-Батора, почти на самой Набережной, Нижней, ну, за Кировским сквером. Там костел польский.

– Церковь? – переспросил Мишка.

– Да, польская. Только там сейчас концертный зал. Немцы несколько лет назад построили орган. Узнай, когда будет выступление.

– Откуда ты сам узнал?

Славик нетерпеливо дернул плечом.

– Знающие люди сказали.

– Пойдешь?

– Не-а! Мне некогда, по математике трояки заели. Надо наверстывать. В Омке куда без математики?

«Омкой» он называл Омское летное училище. А на самом деле Славику было не до математики. У него появилась подружка, Ленка, она училась уже на втором курсе на бухгалтера, а жила Ленка на той стороне Ангары, возле Свердловского кладбища, и он ее провожал до дома. Эта Ленка с жидкими косичками и светящимися глазами и сообщила Славику про костел и орган.

Выбрав свободное время, в ненастный декабрьский день, Мишка пошел по Тимирязева до главной улицы Ленина, которую местные называли Бродвеем, а себя – бродовцами. Эта улица шла примерно параллельно реке, так Мишке легче было ориентироваться. Мокрый снег залеплял деревья, витрины, окна трамваев и автомобилей. Город напряженно гудел всеми своими моторами. Шли люди в пальто, куртках и синтетических шубах. В некоторых окнах уже зажигался свет. День декабрьский, да еще такой ненастный, тускл.