Песнь тунгуса - [103]

Сильные грозы, небо аж белое, кипит в ярости. Дождь лупит по крышам поселка, никто носу не высовывает. Какая тут косьба. Над морем низкие тучи, как эсминцы: идут, идут флотилией на заповедный берег. Боятся пожаров. Связь с Бедным Светом держат. Оттуда рапортуют, что дыма не видно. Молнии бьют в соседнюю сопку, наверное, там залегают металлические руды или склоны пронизаны подземными ручьями. Это место называют гнездом молний. Ребята, наверное, натерпелись страху.

Наконец с почтой прибыла увесистая книга. Исландские саги. Как назло, движок электростанции вышел из строя. Стараюсь побыстрее заканчивать дела в пекарне и возвращаться домой, растягиваться на топчане из кедровых плах, и засветло читать.

Читаю. Предстает мир суровый и яркий, хотя многоцветным его не назовешь. Первая сага о Гисли, сыне Кислого. Этот Гисли убил человека и был объявлен на тинге, о котором уже разведал Прасолов, вне закона. То есть его могли прикончить в любой момент недруги. И он тринадцать лет скрывался по фьордам…

Через три дня к нам пожаловали на чай Юрченков, Прасолов с Катей, а Игорь Яковлевич Могилевцев прийти не смог, он отчалил на другой уже лодке в полевые. Во время чаепития – коржи, испеченные Любой, брусничное варенье, – я и поведал друзьям о своих исландских изысканиях. В общем, коротко говоря, саги эти сурово живописуют череду взаимных претензий и убийств.

– А, таков исландский анархизм на поверку! – восклицает Прасолов и довольно потирает руки с длинными пальцами.

– Да, увы, – отвечаю, прихлебывая чай.

– Ну, просто все творцы одинаковы, да? – говорит Гена Юрченков.

– Что ты имеешь в виду? – спрашивает тут же Прасолов.

– Взять хотя бы твоего Достоевского. Захватывающая вещь – «Преступление и наказание». Название говорит само за себя, да? Вот и весь ответ. Творцы этих саг тоже знали рецепт хорошего произведения. На этом и сосредоточивали внимание.

– А из-за чего они убивали-то друг дружку? – спрашивает щекастая Катя, блестя карими глазами.

Хорошее у нее лицо. Светлые блики всегда на лбу, на щеках. Все ее лицо и бликует, как странный маяк.

– Ну, – говорю я, – например, убийство в первой саге произошло из-за женских речей.

– Это точно исландские саги или наш «Домострой»? – тут же подает реплику ироничная Люба в своем неизменном сиреневом стареньком мягком и когда-то пушистом свитерке. Серьги с бирюзой ей идут, перекликаясь и с цветом свитера, а главное с цветом глаз. Люба наполовину хохлушка. Есть в ней какая-то южная плавность и в то же время резкость, порой лихорадочность. Люба легко может воспламенить мужской взгляд, я это знаю и по себе, и вижу по другим. Вот Юрченков уже косится на нее с томительной улыбкой.

– Просто всюду женщина – основная причина разногласий, – отвечаю. – И не только, так сказать, она сама, но зачастую просто ее качества. То, что китайцы именовали водой и луной.

– Вот он неприкрытый мужской шовинизм. Точнее – прикрытый фиговым листочком саг ли, древнекитайской философии, – говорит Люба, подмигивая Кате.

Звучит это весьма рискованно, и я внимательно взглядываю на Любу.

– Мне кажется, что заповедник будущего, о котором мне уже прожужжал все уши мой исполняющий обязанности, это натуральный монастырь. И я удивляюсь, что никто не хочет сказать об этом прямо, – говорит с увлечением Катя.

Прасолов смотрит на нее и, поправляя очки в толстой оправе, спрашивает меланхолично:

– Исполняющий обязанности – чьи?

– Главного лесничего, – отвечает она с преувеличенной серьезностью, но глаза ее лукавы.

Женщины любят нас подразнить.

– С меня взятки гладки, – говорю я. – Все претензии – создателям с острова в Северной Атлантике.

– Брр! Как они там живут среди айсбергов и белых медведей, – замечает, встряхивая кудряшками, молодая полная жена Прасолова Катя.

– Ну вот так и о нас те же исландцы говорят: медведи, морозы, водка, клюква, – отвечает ей Прасолов.

Катя смеется, глаза ее превращаются в брызжущие весельем, здоровьем щелочки. Улыбается и Люба. Да и все остальные. Смех молодой хорошенькой женщины не может не быть заразительным. И она прекрасно об этом знает. Серьезен лишь Прасолов, исполняющий обязанности главного лесничего. Он слегка удивлен всеобщим весельем. Поправляет очки, обводит сообщество взглядом.

– Сережа, – обращается к нему с какой-то материнской интонацией Люба, – ты рассуждаешь сейчас, прям как истинный москвич. Тебе что, медведи в новинку? Не сталкиваешься с ними нос к носу, как только выходишь в тайгу? А морозы – скоро будут и морозы, лето наше недолгое и сомнительное. Клюквы будет по осени – целые ведра, говорят, в этом году невиданный урожай. Что там остается? Ах, мама моя, водка! Эка невидаль-то!

Все смеются.

– Но вообще-то он прав, – заявляю я. – Об айсбергах в сагах ни слова. А белый медведь фигурирует в одной саге. Там некий исландец задумал подарить правителю Дании белого медведя и для этого продал все свое имущество, проделал морской путь, чуть не погиб, но мишку отдал кому хотел. Тот его, конечно, облагодетельствовал. Кстати, это единственная сага, в которой не льется кровь рекой. В остальных людей режут, как баранов – из обид, претензий, подначек злых жен.