Песнь Сорокопута - [56]

– Наверное… Я знаю только это имя. Он был у нас в гостях.

Оскар поднялся и застыл.

– Мне нужно поговорить с Гедеоном, – бросил он и стремительно зашагал к выходу.

– Что? – После секундного промедления я бросился за ним. – Зачем?

Оскар внезапно повернулся ко мне, так что я чуть не врезался в него.

– Где сейчас Гедеон?

– Не знаю, – недовольно выдал я. Хотелось ещё бросить: «Какого чёрта ты решил, что он вообще мне докладывает о своём местонахождении?»

– Иди домой, Готье. – Он положил тяжёлые ладони мне на плечи. – Спасибо, что пришёл, – сказав это, Оскар развернулся и торопливо направился к выходу.

Я медленно вернулся к скамейке, сел и посмотрел на висящую на стене картину. Рабочий день музея подходил к концу. Я остался один в малом зале. Только я и большая картина Рубенса. Мне не хотелось домой. Я беспокоился, что упоминание Люмьера было лишним и теперь это повлечет ещё больше проблем. Я не стал писать Кевину, чтобы он забрал меня. Молча вышел из здания музея и пошёл по улице. Бесцельно бродить, как полукровка – когда ещё удастся такое провернуть. Шёл, не разбирая дороги. Прошло несколько минут или полчаса, я не знал. В голове настойчиво билась единственная мысль: «Я всё испортил».

Кто-то высокий перегородил мне дорогу. Не поднимая головы, я попытался обойти его, но незнакомец, словно играя, снова встал у меня на пути.

– Младший брат Гедеона Хитклифа, верно? – спросил парень. На нём было лёгкое тёмное пальто, больше похожее на военный мундир.

– Возможно, ты уже слышал обо мне. Я – Люмьер Уолдин, – произнёс он дружелюбно и протянул руку для пожатия.

XVII

– Давай зайдём в ближайший ресторан, я был бы не прочь выпить, – предложил Люмьер. Он увидел моё озадаченное выражение лица и поспешно добавил: – И поговорим.

Я в нерешительности кивнул.

Можно было отказать, но любопытство взяло верх. За один вечер повстречавшись с Оскаром и Люмьером, теперь я боялся представить, какое наказание ждёт меня от Гедеона. Здравомыслие в последние недели отступило на задний план, уступив место безрассудству.

Люмьер шёл быстро, я еле поспевал за ним. Он был высокий, крепкий, с короткой стрижкой, в тёмном военном мундире. По-приятельски улыбнувшись мне, он остановился напротив яркой вывески и пропустил вперёд.

Заведение оказалось одним из тех дорогих ресторанов, куда вы приходите напиться. В помещении было накурено. Чистокровные сидели за столиками, на которых стояло по несколько бутылок крепкого алкоголя, шампанское в ведёрке со льдом и закуски – сырное ассорти.

Мы расположились у одного из столиков. Мне было некомфортно находиться здесь, учитывая мой возраст. К нам поспешно подошёл метрдотель. Он выглядел нервным, то и дело кидал на меня недовольные взгляды. Я почувствовал себя дворняжкой, по ошибке забредшей в мясную лавку.

– Добрый вечер, мистер Уолдин, мы рады, что вы снова заглянули к нам, – с почтением поклонился он. – Но могу ли я узнать, сколько лет вашему спутнику?

– Он несовершеннолетний, но смею вас заверить, что он не притронется к алкоголю. – Люмьер проговорил это, глядя на меня, отчего я смутился. – Даю слово.

– Да, но по правилам нашего ресторана мы не принимаем граждан, не достигших девятнадцати лет, – продолжил метрдотель с озабоченным видом, попутно передавая Уолдину меню и винную карту. В его голосе поубавилось решительности после ответа Люмьера.

– Вы собираетесь выгнать моего друга? – беззлобно спросил тот, как будто потешаясь над ситуацией.

– Нет, что вы, мистер Уолдин, – неуверенно продолжил метрдотель, – только…

– Вот и закончим на этом, – громко проговорил он тоном, не терпящим возражений, и настойчиво повторил: – Закончим.

– Да, конечно, – учтиво согласился метрдотель.

Он пару секунд потоптался возле нас, кивнул и ушёл прочь.

– Всегда сюда прихожу, если бываю в центре Ромуса, – добродушно произнёс Люмьер.

– Откуда вы?

– Родился здесь, в центре, но, когда мне было пять лет, мы переехали на север. – Он расстегнул две верхние пуговицы на мундире. – Потом поступил в Пажеский корпус, но решил вернуться.

Пажеский корпус. Я во все глаза уставился на Люмьера. Он был кадетом элитного военного учебного заведения – главного соперника Академии Святых и Великих. В Пажеский корпус принимали только детей из первых чистокровных семей, приближённых к императору; на сегодняшний день – приближённых к Совету старейшин. Это место также славилось очень сложными вступительными экзаменами. Уровень тёмной материи должен быть значительно выше обычного стандарта, требуемого при поступлении. Учёба в корпусе, постоянное проживание в пансионе – всё это было доступно только тем, кто прошёл строгий отбор.

Официант вернулся спустя недолгое время, и Люмьер заказал вино. Мне он предложил морс. На вопрос о том, голоден ли, я ответил отказом. На этом Люмьер отпустил официанта.

Мы остались вдвоём, и Люмьер с интересом наблюдал за переменой на моём лице.

– Что-нибудь слышал о Пажеском корпусе?

– Мне нравится ваш девиз: «Чист, как золото, твёрд, как сталь», – выпалил я.

Он залился приятным звучным смехом.

– Да, этот девиз мы повторяли каждый день на утреннем сборе.

– Вы дружили с моим братом в детстве? – перешёл я в наступление.