Песнь о жизни - [22]

И вот потянулись дни медленного, кропотливого переучивания себя. Трудно было ходить прямо. Поначалу Падала. Пугалась, старалась меньше ходить. Но меня это не устраивало. Упорно доискивалась: в чем секрет свободного шага. Наконец поняла: надо быть уверенной в том, что можешь пройти прямо. Надо уметь ощупывать почву ногами.

Как выяснилось, у меня поражена центральная часть сетчатки глаз. Периферией я еще вижу. Пользуясь сдвигом глаз, научилась получать короткие мгновения видения. Они помогали контролировать дорогу. Постепенно моя походка стала мало отличаться от походки других.

Но однажды я вышла дежурить в платье, надетом наизнанку. Услышала смех соседок. Вспыхнула, огорчилась до слез. Больше со мной этого не повторится! С тех пор, надевая платье, я всегда тщательно ощупывала швы. Продукты определяла на вкус. Стеклянную посуду не замечала, била стаканы нещадно. Заменила их чашками с темными рисунками — контрасты различала.

По-прежнему манила зелень сада. Синева в тенях была так соблазнительна… Схватила краски, наколола бумагу. Пишу. Сначала ничего. Потом все темнее. Блестящие искры, круги перед глазами.

«Ничего. Надо дать им отдохнуть», — утешаю себя. Напрягаю зрение сильнее. Слезы полились. Не могу, ничего не выходит!.. Со всем справлялась, а это горе больше меня.

Я напряженно думала. Искала выход. Пришлось зрение заменять слухом. Он у меня был совсем слабо развит. Глаза — наоборот — умели быстро и точно схватывать. Первое время в городском шуме не могла различать звука приближающегося автомобиля, уловить, с какой стороны он идет. Медленно стала разбираться в звуках. Теперь только слух давал мне знание.

Привыкнув широко чувствовать жизнь, хотела по-прежнему знать о ней все. Читать не могу. Радио нет. Ходила к соседям или на Кировский проспект слушать передачи. По расспросам, случайным разговорам старалась познать жизнь, созданную войной. Кропотливо, медленно приходилось мне все познавать. Скрывать не буду. Были моменты: хотела пойти в зону обстрела, но при этом каждый раз вспоминала Маяковского:

В этой жизни помереть не трудно, —

Сделать жизнь значительно трудней.

Меня не привязывал к жизни даже инстинкт самосохранения. Умереть было легко. Бомбили кругом. Удерживало нежелание покориться. Необходимо было победить даже в таких условиях. Казалось позорным — умереть побежденной.

Муле я рассказывала о своих печалях. Она сама чувствовала, видела, как мне трудно. Хотела всеми силами помочь.

Должно быть, человек не может успокоиться: я освоилась немного с плохим зрением, и тоска по живописи вспыхнула с новой силой. Много раз подходила к краскам, опять хотелось попробовать. Не решалась. Неожиданно пришла Муля.

— Смотри, что я тебе достала! — сказала она радостно и положила мне на колени огромный букет пионов.

Красно-белые, трепетно-нежные, они смотрели на меня… Как я была благодарна другу!

Расправив цветы, поставили их в наполненную сведен водой вазу. Не могла от них оторваться. Что бы ни делала в этот день, о чем бы ни думала, — возвращалась к цветам, подолгу глядела на них. А они, выпрямившись в свежей воде, точно требовали от меня чего-то.

— Я не могу перенести вашу красоту на бумагу. Я не вижу.

Пионы засияли так, точно внутри их зажглись огни.

Мария Владимировна поняла, как мне помочь. Она разложила на столе краски, заставила меня запомнить, где какая находится. Наколола лист ватмана на фанеру и сказала:

— Попробуй!

Меня охватило знакомое чувство напряженного волнения… Как писала — сама не знаю. Хотелось передать на бумаге живую прелесть цветов во всю силу!..

Работала два дня. Чувствую: вот здесь нужно голубую краску… Тут — красную. Муля сказала: кармин — пятая справа. Отсчитываю пальцем…

А пион загорается все ярче, ярче. Точно в нем что-то светится между лепестками.

— Что у меня вышло?

Муля долго не отрывала глаз от рисунка. Потом тихо сказала:

— Ты победила слепоту!

— Да. Но это последний мой рисунок, Муля…

И действительно, все дальнейшие попытки взяться за краски приводили только к отчаянию. Тогда Муля напоминала мне о моих уже напечатанных воспоминаниях о Горьком и Маяковском и непрестанно твердила: «А ты пиши, пиши книгу!» Но как буду писать я, слепая? А может… может, я еще буду видеть? Произойдет чудо?

Время шло, а чуда не было. Я вытащила лист бумаги, начала записывать виденную сценку. А сама чувствую: строчка лезет на строчку, слова сливаются. Сама прочитать не могу. Большие буквы разбираю только в лупу. Глаза быстро устают. Они могут напрягаться лишь на короткое мгновение. Потом слезы льются потоками, и никакими силами нельзя заставить глаза что-либо видеть. Отложила бумагу в сторону.

А тут еще резко ухудшилось питание. Это так же сильно влияло на зрение. Туберкулез тоже давал себя знать. Надо было думать, как теперь организовать свою жизнь.

Еще в гимназии я начала сама зарабатывать. Все время работала, даже выйдя замуж. Михаил Васильевич просил, сердился, убеждал:

— Моего заработка вполне хватит па двоих. Оставь службу, отдохни.

— Я привыкла к свободе, независимости. Не делай меня домашней хозяйкой. Так больше будем понимать друг друга.