Песнь моя — боль моя - [3]

Жомарт подъехал к нему. Его дальний родственник Мукатай, ведший на поводу коня, да и сам Корабай, узнав Жомарта, поприветствовали лишь движением губ. Один глядел гордо, другой был подавлен.

Корабай ехал без шлема. Голова его, как чалмой, была повязана материей, на виске бугром запеклась кровь; кровь багровой полосой протянулась до скулы. На джигите не было лица. Белый, как стена, он еле держался на коне.

— Развяжите его!

Растерев отекшие пальцы, Корабай рукоятью камчи прибрал повод и поравнялся с Жомартом.

— Теперь расскажи, братец, кто ты будешь.

— Наверное, дивитесь вы, Жомарт-ага, — Корабай горько усмехнулся, — зачем я подставляю собственную шею за тех, кого не счесть в долинах, чей след теряется в песках?

— Да. Неясно мне, как ты живешь, ведь ты стрела, пущенная из чужого лука, меч, занесенный вражеской рукой. Ведь так? — Жомарт посмотрел на джигита и стал ждать ответа.

— Не то что вы, я сам не пойму этого. Выходит, на роду мне было написано стать цепной собакой — пес кидается на всякого, когда его натравят. Так и я существовал, не задумываясь ни о себе, ни о жизни. Мой хозяин науськивал меня на кого хотел. Зовут его Ереняк, он богач, табуны его пасутся в пойме Енисея, а там распоряжаются ойроты. В дни мира я пасу его скотину, а грянет гром — служу джунгарам. Дом для меня — конь, крыша — открытое небо. Как пес с рогатиной на шее, не дающей осмотреться, я кусал всех напропалую. Ни о ком заботы, ни в ком поддержки. Такая буйная неприкаянная душа не может найти своей доли, ее удел — постоянно оступаться. Нередко человек входит в разум, лишь когда его судьба по макушке стукнет, только тогда одумается. Вот и мне, видно, пришла пора. — Так Корабай открыл Жомарт-батыру свое сердце, смывая с него накипь минувших дней.

А было это летом тысяча шестьсот девяносто восьмого года.

Жомарт привез Корабая к себе в юрту. Он подумал, что за угощением и хорошей беседой он лучше узнает молодого киргиза.

Корабай увидел в Жомарте открытое сердце, добрую расположенность и с радостью принимал его уважение, его хлеб-соль. В разгар беседы они услышали дробный стук копыт, кто-то на полном скаку осадил коня прямо возле юрты.

— Батыр! Ты дома?

Жомарту пришелся не по нраву дерзкий гость: слыхано ли — грубым окриком вызывать хозяина! Нет чтобы справиться о здоровье, пожелать благополучия его дому, как велит обычай предков. Жомарт поставил поднесенную было к губам расписную чашу с кумысом и сделался багровым.

— Разве враги напали на тебя? Входи и говори.

— Батыр! Враги напали. Сегодня и вчера. Всего лишь день назад вот он напал, а нынче здесь сидит как гость и принимает твой почет. Чего мне ждать? Когда убьет отца? Отдай его сейчас же мне — он пленник мой! — кричал приехавший у входа в юрту.

— Так это ты, Мукатай?

— Да, Мукатай! Не ты один батыр. Я захватил его в бою. Так Бекей-бий{10} велел. И наше дело — продать его как пленного иль к хану отвести, — резко закончил родич Жомарта.

Жомарт не мог далее молчать. В сердцах рванув чапан с плеч, он в одной рубашке выскочил из юрты.

— Ну-ка подойди сюда!

— Батыр, что с вами?

Железная рука Жомарта с треском разорвала ему ворот, и Мукатай слетел с коня под ноги батыру. Собственная плеть заплясала на его спине.

— Скажи, где ты видал казаха, не уважающего гостя? Какой почтенный человек выплескивает свое достоинство, словно айран{11} из чаши? Если у тебя есть оружие, одолей врага в бою и свяжи его в схватке.

Вытирая кровь, Мукатай уселся на коня.

Мрачный вернулся Жомарт в юрту и заговорил не сразу.

Затем он приказал заколоть жирного годовалого жеребенка впервые ожеребившейся кобылы и долго еще угощал Корабая, не желая отпускать его от себя.

Первую свою ночь в казахском ауле Корабай провел без сна: бесконечные думы и сомненья разъедали душу. До сих пор мир ему казался очень узким, но какое широкое сердце у этого батыра. Тогда почему его широта, как обгорелая кожа, стягивает грудь Корабая, отдается болью? Оказывается, его друзья свирепее врагов, а враг — благороднее друзей. И в сумрачные дни молодости, когда на сердце было тяжело, а в желудке пусто, он, наивный, метался бесцельно, жизнь проводил в походах и мчался вперед, подгоняемый чужим одурманивающим кличем. Рассвет для него сменялся закатом. Он не различал их. Как чужие слезы и пролитую кровь. Как мог он подобным образом жить? Ему казалось, что так заведено на свете — кровь и слезы льются сами по себе. А как иначе поддержишь собственную жизнь? Ведь слабый — добыча сильного. Для птиц летучих, для тварей ползучих — везде один закон: побеждает сила. И его удел — до последнего вздоха, пока душа не распростится с телом, не слезать с коня, колоть пикой, рубить мечом, да так, чтоб, вытираясь, горели потники под ним. Но что получилось? Что из всего этого вышло? Какая-то страшная неведомая сила вцепилась ему в плечи, оторвала от земли, лишила воли, понесла неизвестно куда и ударила лбом о гранитную скалу. Попробуй приди в себя после такого. Воцарился хаос, сгустился сумрак, разверзлись пропасти, и он очнулся в неведомом краю…

Наутро Жомарт позвал Корабая, чтобы поговорить с ним наедине. «Как он сошел с лица, как впали у него глаза и щеки», — подумал про себя батыр.