Песнь лихорадки - [154]

Я подобрала с искусственного темно-коричневого меха длинный толстый серебристый волос и показала остальным.

— Он был здесь! — радостно воскликнула я.

Моя радость испарилась. Это доказывало лишь то, что он был здесь несколько месяцев назад, когда я закинула подстилку. Что по времени Шазама было десятилетия назад.

Я вскочила на ноги, развернула лицо к солнцу и позвала:

— Я вижу тебя, Йи-йи. Я здесь, Шазам. Я извиняюсь, что это заняло так долго, но обещаю, что никогда больше тебя не оставлю.

Ответа не последовало.

Я медленно обернулась вокруг своей оси, думая, что может быть, ему не нравится видеть троих незнакомцев, и честно говоря, они были тремя самыми странными людьми из всех, кого я когда-либо знала: двое древних бессмертных оборотней, одна королева Фейри. Может, Девятка для него плохо пахла. Я могла понять его опасения. По сравнению с ними я была прямо-таки нормальной.

— Они мои друзья, Шазам. Они не причинят тебе вреда. Выходи, это не опасно.

Все еще ничего.

Я завала его. Я снова и снова повторяла его имя. Я напевала вполголоса и упрашивала, и наконец разразилась нашей фирменной песенкой.

— Шаз могучий пушистый зверек, в воздухе живет…

Когда я глянула на Риодана, плечи его тряслись, и он изо всех сил старался не расхохотаться.

— Я была подростком, — хмуро ответила я. — Это отличная песня. Размер выдержан, все рифмуется, и мелодия несомненно цепляющая.

— Для меня это даже круче «Озорных анимашек», — сказал он, быстро отворачиваясь и глядя на озеро. Его плечи все еще тряслись. Ублюдок все еще смеялся.

Я отвернулась и продолжила петь.

Я звала его часами. Разговаривая, подкупая, беря лестью. Пробуя все. Я принесла в рюкзаке сырую рыбу и предлагала ее воздуху, размахивая ею повсюду, выглядя абсолютной идиоткой и вызывая новую волну тошноты. Если он был здесь, заставляя разыгрывать столь драматичные выходки, расплата будет адской.

Наконец, я повернулась к остальным и сказала:

— Вы должны вернуться домой. Он может не выйти, пока вы на острове, — я отказывалась верить, что его здесь нет. Могли пройти недели, может, даже месяцы, чтобы я в это поверила.

Никому эта идея не понравилась.

— Я не оставлю тебя здесь одну, — сказал Риодан. — Я сделаю себя невидимым.

— Шазама не одурачить, — раздраженно ответила я. — Он куда умнее тебя. Он в сотню раз тебя превосходит. Он эволюционировал выше всего, что мы видели.

— Почему бы тебе не рассказать мне о нем? — предложила Мак. — Я принесла еду и одеяла на случай, если нам придется провести здесь ночь. Мы поедим, а ты сможешь рассказать мне о времени, проведенном с ним.

В моей голове она сказала: Если он здесь и он настолько чувствителен, как ты мне рассказывала, его чувства задеты. А слушание как ты рассказываешь нам истории о нем, может его смягчить.

Я признала, что ее план был мудрым.

Мак развела огонь, и я обнаружила, что не единственная принесла рыбу. Но ее рыбины лежали во льду в рюкзаке. Она завернула их в фольгу и положила в угли, чтобы запечь. Когда аромат заполнил воздух, я уселась по-турецки у огня и рассказала Мак, как мы встретились на Олеане, как он научил меня лучше перемещаться в стоп-кадре, и историю про съедобную планету. Я даже рассказала ей некоторые истории, которые никому не рассказывала — о менее опасных ситуациях, в которые мы попадали, и как Шазам меня спасал раз за разом. Пока я вспоминала, печаль по Танцору, пожиравшая меня заживо, встретилась с еще большим горем от осознания, что Шазам на самом деле мог не дождаться или не выжить.

Неужели я должна потерять все? Их обоих? Неужели это жестокий урок жизни, который я только сейчас выучила? Неужели некоторым людям просто не дано легкой жизни? Я не говорю, что моя не была хорошей, но черт подери, иногда я гадала, почему мой путь вечно такой каменистый!

В конце концов, мои истории вызвали столь острую тоску по нему, что в сочетании со свежим, горячим горем по Танцору, я сделала то, чего никогда не делала перед Шазамом, потому что он был таким уязвимым и склонным к маниакальным приступам депрессии. Неважно, какими бы плохими ни были обстоятельства, я никогда не плакала.

Но я плакала теперь.

Черт подери, дальше я только плакала! Это было нелепо. Мне ненавистно было быть такой. Мак тоже начала плакать, и я посмотрела на нее сквозь слезы и сказала:

— Тебе не о чем плакать. Что с тобой не так?

— Твоя боль — моя боль. Когда больно тебе, больно и мне. Если кто-то, кто тебя по-настоящему любит, видит как тебе больно, он делит эту боль с тобой, — она запрокинула голову, глядя в воздух. — И они определенно вмешаются, чтобы прекратить эту боль. Чтобы утешить тебя. Неважно, как бы они ни злились. Они бы увидели, что их Йи-йи опустошена, и сделали бы что угодно, чтобы облегчить ей это. Даже если им этого не хочется, — она практически зарычала.

Огонь взорвался башней искр и тут же погас.

Завернутая в фольгу рыба исчезла.

Кости вылетели из воздуха, осыпая меня как из душа, отскакивая от моей головы.

Я вскочила на ноги, вытирая глаза.

— Шазам! Ты здесь?

Фиолетовые глаза материализовались в небе надо мной и сузились до щелочек.

— Ты сказала ждать. Твои ожидания — прутья моей клетки. А ты пришла? Нет. Ни тогда. Ни на следующий день. Ни когда-либо еще.