Песнь Кали - [36]

– Извращение?

– Нет, никто не будет возражать, если я напишу о небольшом здоровом извращении. Я имел в виду слово «банальность».

– Избави нас Господь от штампов, так?

– Правильно понимаешь, детка.

– Ладно, Бобби. Что мы будем делать теперь?

– Гм-м-м… Хороший вопрос,– задумчиво протянул я.

Я играл в прятки с Викторией. Мы оба использовали край простыни в качестве укрытия. Вместе хихикали, когда я поднимал ткань, как занавес между нами. Потом Виктория закрывала глазки пальчиками, а я с растерянным видом озирался по сторонам, пытаясь ее найти. Малышке это нравилось.

– Пожалуй, для начала я приму душ,– сказал я.– Потом мы посадим тебя и нашу крошку на дневной рейс до Лондона. Пока у меня еще ни разу не было необходимости привлекать тебя в качестве переводчицы, разве что для того, чтобы понять бормотание носильщика. Я устал платить за прокорм лишних ртов.

Тебе нет нужды просиживать здесь еще целый день, даже если мне придется дожидаться, чтобы вместе с Чаттерджи все оформить. Сегодня суббота. Можешь на некоторое время остановиться в Лондоне, навестить сегодня вечером родителей, а в Нью-Йорк мы прилетим почти одновременно… Скажем, во вторник вечером.

– Извини, Бобби, но это невозможно по нескольким причинам.

– Чепуха,– возразил я.– Нет ничего невозможного.

Мы с Викторией нашли друг дружку и захихикали.

– Перечисли свои возражения,– предложил я,– а я их отмету.

– Во-первых, на четыре мы приглашены к Чаттерджи на чай…

– Я передам твои извинения. Дальше.

– Во-вторых, ткань на сари из лавки еще не принесли.

– Я сам привезу. Что еще?

– В-третьих, мы с Викторией будем по тебе скучать. Будем, бесценная?

Виктория оторвалась от игры ровно настолько, чтобы вежливо зевнуть матери. Затем она поменяла правила и стала натягивать край простыни себе на голову.

– Мне жаль, но счет – три—ноль,– сказал я Амрите.– Ты вышла из игры. Мне вас тоже будет не хватать, ребята, но, может быть, если вы уедете, я смогу провести время с твоей подругой Камахьей. По-моему, сегодня в два часа есть рейс на Лондон. Если нет, то я останусь с вами до более позднего рейса.

Амрита собрала часть игрушек ребенка и положила их в ящик.

– Есть еще и четвертая проблема,– сказала она.

– Какая же?

– «БОАК» и «ПанАм» отменили все полеты из Калькутты, кроме транзитного рейса «БОАК» из Таиланда в шесть сорок пять утра. С погрузкой багажа трудности, как мне сказали. Я звонила вчера вечером, когда затосковала.

– Дьявол. Ты шутишь. Проклятье! Виктория почувствовала перемену тона и уронила простыню. Она сморщила личико, готовая расплакаться.

– Должна же быть хоть какая-то возможность выбраться из этой вонючей задницы… прости, маленькая… из этого города.

– Да, конечно. Все внутренние рейсы «Эйр-Индия» функционируют. Мы могли бы пересесть в Дели на «ПанАм» или еще на чей-нибудь трансатлантический маршрут там же или в Бомбее. Но мы пропустили сегодня утренний рейс на Нью-Дели, а на всех остальных предусмотрены жутко длинные промежуточные стоянки. Лучше подожду тебя, Бобби. Не хочу без тебя разъезжать по этой стране. Мне ее в детстве хватило.

– Ладно, сладкая моя.– Я обнял Амриту одной рукой.– Что ж, тогда попробуем попасть на утренний рейс «БОАК» в понедельник. Господи Иисусе! Полседьмого утра! Ничего, зато это будет полет с завтраком. Не возражаешь, если я все-таки выполню свой план насчет душа?

– Да,– сказала Амрита, беря ребенка на руки.– Я все узнала у работников «БОАК», и с твоим душем нет никаких проблем.

В тот день нас потянуло на осмотр достопримечательностей. Я засунул Викторию в детский рюкзак, и мы вышли в жару, шум и суматоху. И температура, и влажность болтались где-то в районе отметки «100». Мы более чем прилично позавтракали в заведении, именовавшемся «Шахиншах», после чего доехали на такси по Чоурингхи до Индийского музея.

У входа висело небольшое объявление: «„КАТЕГОРИЧЕСКИ ЗАПРЕЩАЕТСЯ ЗАНИМАТЬСЯ ЙОГОЙ В ПАРКЕ!“

Внутри стояла страшная жара, витрины покрывал толстый слой пыли, а в самом здании было на удивление безлюдно, если не считать шумной и противной группы немецких туристов. Меня мало интересовали антропологические залы на первом этаже, но в конце концов мое внимание привлекла археологическая экспозиция.

– Что там? – спросила Амрита, увидев, что я склонился над стеклянной витриной.

На этикетке рядом с маленькой черной статуэткой было написано: «Изображение богини Дурги в воплощении Кали. Ок. 80 г. до. н. э.». Ничего особо пугающего в ней не наблюдалось. Я не увидел никаких признаков петли, черепа или отрубленной головы. Одна рука держала нечто напоминающее сучок, другая – опрокинутую рюмку для яйца, в третьей руке был зажат предмет, который мог бы быть трезубцем, но больше напоминал открытый складной ножик, а четвертую богиня протягивала вперед – вверх ладонью, на которой лежал крохотный желтый пирожок. Как и у всех скульптурных изображений богини, что я видел в музее, у этой статуэтки была высокая талия, упругие груди и продолговатые уши. Лицо у нее было нахмуренным, многочисленные зубы – острыми, но я не разглядел ни вампирских клыков, ни высунутого языка. Ее головной убор составляли языки пламени. На мой взгляд, скульптура, обозначенная как «Дурга», выставленная в другой витрине неподалеку, имела куда более свирепый вид. У того, по всеобщему мнению, более добродушного воплощения Парвати, было десять рук, каждая из которых сжимала оружие, одно страшнее другого.