Песнь историческая - [3]

То плачевною пал жертвой

Сребролюбия, разврата.

Дух величья, разливаясь

В концы дальние Эллады,

Возблистал вдруг между фивян;

Хоть Пинда́р своей трубою

Во отечественном граде

Колебал тупые слухи,

Но, взгнездившися во Фивах,

Грубость их во всей Элладе

Отличалась пред другими.

И се два велики мужа,

Лаврами главы венчая,

Возмогли на высшу степень

Возвести свою отчизну.

Пелопид, мудрец и воин,

Муж великий, избавитель

Фив от ига, наложенна

Гордой Спартою во счастье.

Но его блестяща слава

Уступала его другу

Эпаминонду, что первым

Цицерон назвал из греков,

Он про коего вещает:

Знал всех больше, а глаголал

Меньше всех. Он, высший в Фивах,

Нищ был, злато презирая.

Горду Спарту низлагая,

Победитель пал сраженный,

И, чад вместо, он оставил

Только Левктры, Мантинею.

Се Филипп сплетает узы

Или сети хитротканны,

Где он вольность всей Эллады

Уловил и сделал прахом.

Учредитель стройна войска,

Устроением фаланги

Он кровавы приготовил

Узы тяжки полусвету.

О Филипп, тебе возможно

Во ярем нагнуть все выи;

Но кто может Демосфена

Наклонить велику душу?

Тебе тело и труп срамный

Демосфенов в корысть будет,

Но не дух его свободный.

Александр, употребляя

Себе в пользу то, что сделал

Филипп хитрый, Филипп мудрый,

Вихрь порывистый понесся,

В бурном духе урагана,

Сокрушая все преграды,

От смиренной Пеллы даже

До брегов счастливых Ганга.

Друга своего убийца,

Пал сражен болезнью в пьянстве.

Необъятные корысти

По его достались смерти

Вождям войск его надменным,

И солдаты Александра

Цари стали его смертью.

Хоть по смерти Александра

Воссиял дух древний паки

И союз ахеян видел

Возрождающуся вольность,

Но то искра была слаба.

Ни Арат не мог восставить

Падшую Эллады вольность,

Ни ты, смертный, столь достойный

Нарещись последним греком,

Филопемен пал, и вольность,

В древней Греции сиявша,

Ввек потухла невозвратно.

Се сонм светлый мужей славных,

Се сенат, се народ римский,

Полк царей и их превыше,

Се властители народов.

Изыдите и предстаньте

Моим взорам обаянным!

Вы краса и удивленье

Человеческого рода,

Вы изящну добродетель

Вознесли на верх возможный;

Но вдруг впали в гнусность, мерзость

И затмили злобой, зверством

Все народы нам известны.

Ромул Риму основанье

Дал, устроя свое царство.

Нума нимфу Эгерию

Призывал давать законы

И единый против войска

Стал врагов своих строптивых.

До Тарквиния старались

Все цари пределы Рима

Расширять елико можно.

Но Тарквиний скиптр железный

Простер к буйному народу;

Смерть Лукреции воздвигла

На него беды ужасны:

Он был изгнан – и навеки.

Се Брут первый, обагренный

Кровью сына и тиранов,

Положил угольный камень

Зданью римския свободы.

Се Коклес, с мечом единый

Спасший Рим и его славу;

Жертва Деций общей пользы,

Ищет смерти он ужасной.

Суеверною любовью

Ко отечеству пылая,

Курций в хлябь земну разверсту

Летит, жизни не жалея,

Для спасения народа.

Зри, се Сцевола, на жертву

Принося свою десницу,

В безопасность юна Рима,

Не содрогшись возлагает

На горящи ее угли.

Боль несносна не тревожит

Души твердой и незыбкой.

О Менений бескорыстный!

Пред тобой богатство, злато,

Как лист в осень, увядают,

Постыженны твоим взором.

Нищ ты был, седяй в сенате,

И по смерти не оставил,

Чем бы заступ мог наемный

Ископать тебе могилу.

Но граждане веледушны,

Чувствием сердец водимы,

Несут в место свое злато,

В честь твою взник столп надгробный!

Брозду тяжку прорывая

Силою волов яремных,

Цинцинат от шумна света

В селе малом обитает.

Но блестяща добродетель

Утаиться не возможет:

Возведен на высшу степень

Он в дни смутные средь Рима,

Своей твердостью и лаской

Рушшийся порядок строит;

Уже взводится в четверты

На первейшее он место;

Врагов Рима победивши,

Он нисходит в чин простого

Гражданина; и приемлет

Паки он свое орудье,

Чем взорется его нива.

Столь же ты велик, муж дивный,

Идя вслед сохе на ниве

И бичом скота яремна

Понуждая ко работе,

Велик столь же, как пред войском

В прах попрал ты врагов Рима.

О Камилий, о муж славный

Столь же дивен и единствен

Ты во счастьи благоспешном,

Как в превратностях и в бедстве.

Изгнанный коварством хитрым

(Ах! бывало ль, или будет,

Чтоб изящна добродетель

Не рождала зависть бледну

И была б не ненавистна

Злобну гнусному пороку),

Ты, к отечеству любовью

Рдея, строишь во изгнаньи

Помощь Риму во злосчастьи.

И се Бренн, вождь храбрый, смелый

Галлов диких и свирепых,

Победитель римских воев,

Всюду ужас простирает,

Он в бестрепетное сердце

Римлян страхи поселяет;

Но Рим в бедствах паче счастья

Был велик и тверд и дивен.

Его стены опустели;

Жены, старцы и младенцы

Лишь одни остались в граде

Зреть победу галлов лютых.

Но Камилл жив – и спасенны.

Лишь отсутствен он от Рима,

Паки бедства возродились,

И, наскучивши в осаде,

Римляне купить хотели

Мир у галлов весом злата.

Но Камилл внезапно входит

В град, поникший от печали;

Зрит поносное он злато

На весах, и коромысло

(Вес не полн) горе́ восходит.

Меч извлек и, в легку чашу

Возложивши: «Се, – вещает, —

Чем нам галлам платить должно,

А не златом сим поносным».

Одно слово, и дух прежний

Возродился в сердце римлян,

Рим свободен, побежденны

Галлы, – зри, что может слово;

Но се слово мужа тверда,

Как то древле слово жизни

Во творении явилось,

Было слово се Камилла.

Мужи славны, украшенье

Вы отечества во Риме;

Вы, к нему любовью рдея,

Всё на жертву приносили,

Самую забыв природу.