Песнь Хомейны - [100]

- Но все же ты пошел со мной. Ты рисковал собой.

- Я ничем не рисковал. Если помнишь, я не вступал в бой, играя роль менестреля. Это было нелегко… Меня учили владеть оружием с детства. Но отец запретил мне сражаться - и, думаю, это было разумно. Еще он сказал, что я должен смотреть - и учиться всему, чему могу. Если ты победишь в войне и удержишь власть в течение двенадцати месяцев, Родри предложит тебе союз.

- Прошло больше времени, - заметил я.

- И разве ты не послал гонцов в соседние королевства, предлагая руку твоей сестры? - краска залила его лицо. - Я не могу предлагать того, что мне не принадлежит. Мой отец - Верховный Король. Твое предложение должен был принять он, а мне оставалось ждать его решения, - он на мгновение прикрыл глаза. Лодхи, но я думал, что она подождет…

- Я тоже так думал. Ох. Лахлэн, если бы я знал…

- Я понимаю. Но не я должен был сказать это, - его лицо было почти отталкивающим. - Такова доля принцев.

- Неужели ты ничего не мог сказать ей? Он уставился в пол:

- Я хотел этого - столько раз, что и сам не могу сосчитать. Однажды я даже заговорил с ней о наследнике Родри, но она только приказала мне молчать.

Она не хотела думать о замужестве, - он вздохнул. - Она всегда щадила мои чувства, пытаясь - как и ее брат Мухаар - убедить меня, арфиста - не желать невозможного. Я думал о том, что она изменит мнение, когда узнает. Когда узнаешь ты. Я наслаждался ожиданием.

Я закрыл глаза и откинул голову. Я вспоминал арфиста в Элласийской харчевне, одарившего меня видениями былого. Я вспоминал, с каким терпением и пониманием он принимал мое презрение - я называл его шпионом, а он был просто другом.

Как я приказал ему убить человека, чтобы выяснить, сумеет ли он это.

Так много было между нами - и так мало… Я уже знал, что он сделает теперь.

- У тебя не было выбора, - наконец сказал я. - Видят боги, я знаю, что значит принять высокий сан и ответственность. Но ты не должен себя винить, Лахлэн. Что ты мог сделать?

- Рассказать, пусть и против воли отца, - сейчас он казался таким беззащитным - а я привык видеть его сильным. - Я должен был рассказать. Хоть кому-то. Хоть что-то.

И все же это не привело бы ни к чему. Мы оба понимали это и - молчали, потому что даже одно слово причинило бы новую боль. Можно любить женщину, которая любить другого, но нельзя заставить ее любить, если она не хочет этого.

- Клянусь Всеотцом, - устало сказал Лахлэн, - все это того не стоит.

Он поднял свою Леди и встал, повесив на руку серебряный обруч. Он имел все права на него, хотя его венец скорее должен был сиять державным золотом.

Я поднялся тоже, встав перед ним, и протянул ему кольцо на кожаном шнурке.

- Лахлэн…

Я остановился. Он понял. Он взял кольцо, взглянул на герб, словно отдалявший его от меня, и снова надел шнурок на шею.

- Я пришел менестрелем, - тихо сказал он, - и уйду менестрелем. На рассвете.

- Если и ты, старый друг, оставишь меня, я буду совсем один.

Больше я не мог сказать ничего, это была единственная мольба, на которую я был способен - и которую мог позволить себе.

В его глазах была боль:

- Я пришел, зная, что мне придется уйти. Не знал, когда, но знал, что этот час наступит. Некоторое время я еще надеялся, что уйду не один.

Его лицо стало жестче, исчезло мягкое обаяние арфиста и я увидел, каким был Лахлэн на самом деле - каким он был всегда, хоть и нечасто показывал это.

- Ты король, Кэриллон. Короли всегда одиноки. Когда-нибудь мне тоже предстоит испытать это, - он сжал мою руку в знак дружбы. - Ийана Лодхи ийфэнног фаэр.

- Иди же со смирением, менестрель, - мягко сказал я.

Он вышел из комнаты в сумрачный коридор. Для него Песнь Хомейны закончилась.

Я вошел в свои покои и увидел, что она ждет меня. Она сидела в полумраке горела только одна свеча - завернувшись в одно из моих спальных одеяний: винный бархат, отороченный крапчатым серебристым мехом. На ней оно смотрелось потрясающе, из-под бархата были видны только руки и ноги.

Я остановился. Сейчас я не мог встретиться с ней лицом к лицу. Глядя на нее, я вспоминал, что сделал Финн - вспоминал о его изгнании. Вспоминал, чем все это закончилось для Торри и о том, что Лахлэн ушел. Смотреть на нее означало смотреть в лицо одиночеству, а этого я уже не мог вынести.

- Нет, - сказала она, когда я собирался уйти. - Останься. Я уйду, если ты хочешь.

Темно-красный бархат растворялся в тени. Отблеск пламени свечей плясал в ее распущенных, ниспадавших до колен волосах.

Я сел - у меня просто не было сил стоять, - на край своего ложа. Я был весь в пепле - Лахлэн сказал правду - и одежда моя была все еще влажной от непогоды. Без сомнения, так же от меня и пахло: мокрой шерстью, дымом и огнем.

Она подошла и встала подле меня.

- Позволь, я облегчу твое горе.

Я смотрел на ее горло со следами синяков - отметины, оставленные безумцем.

Она опустилась на колени и принялась стягивать с меня тяжелые сапоги. Я ничего не сказал - смотрел на нее, изумленный, что она делает то, что гораздо проще было сделать слуге или мне самому.

Ее руки были легкими и нежными - она раздела меня и снова опустилась на колени.

- Ах, господин мой, не нужно так горевать. Это причиняет тебе боль.