Песнь для Лейбовица. Часть 1 - [3]

…Классический музыкальный реквием обязательно состоит из нескольких функциональных частей. Это канон, хотя и допускающий некоторую свободу перестановок. Традиционно где-то в середине мессы композитор помещает самую пронзительную и щемящую часть — «Lacrimosa», «Слезную»; она обычно следует после того, как отзвучал мощный «Dies Irae» — «Судный День» — в преддверии финальной части «Lux Aeterna», «Вечный Свет».

Lacrimosa американского писателя — это плач по павшему человечеству. Это слезная молитва о прощении его грехов, сострадание к нему и робко высказанная надежда на пришествие света. Но это еще и трагическое осознание того, что все в нашем мире взаимосвязанно, и свет может явиться в образе Люцифера.

Если закрывать на это глаза — обязательно явится.

Печатается с небольшими сокращениями.

Вл. ГАКОВ

Часть 1. Да будет Человек (Fiat Homo)

1

Брат Френсис Джерард из Юты так, вероятно, никогда бы и не обнаружил благословенные бумаги, если бы не паломник с опоясанными чреслами, появившийся в пустыне, когда юный послушник говел на Великий пост.

Брату Френсису никогда прежде не доводилось видеть настоящего паломника с опоясанными чреслами, но в подлинности пришельца усомниться он и не подумал во всяком случае, когда пришел в себя после того, как заметил на горизонте, в знойном мареве движущуюся точку и ощутил леденящий ужас. Точка превратилась в безногую, с крошечной головкой буквицу «йота», неизвестно откуда взявшуюся на залитой слепящим солнцем разбитой дороге. Казалось, «йота» приближается не шагом, а какими-то рывками, и брат Френсис, вцепившись в крестик на своих четках, прочел «Ave», а потом и еще раз, «йота», вернее всего, была мелким порождением демонов зноя, истязавших землю в разгар полудня, когда все обитатели пустыни (кроме ястребов-канюков да нескольких отшельников вроде Френсиса) затаились без движения в своих норах или попрятались от свирепого солнца под камнями. Лишь тварь чудовищная, противоестественная, либо же лишенная всякого разумения, могла направиться куда-то в полуденный час.

Брат Френсис поспешно помолился еще и Святому Раулю Циклопейскому, покровителю выродков, дабы святой уберег его от своих злосчастных подопечных. (Ибо кто же не знает, что земля ныне населена чудищами? Все живорожденное по закону, установленному церковью и природой, должно было жить, и произведшие живое существо на свет обязаны были взрастить его. Закону этому повиновались не всегда, однако достаточно часто, чтобы там и сям развелись всякие чудища, нередко избиравшие для своих скитаний отдаленнейшие уголки, — они кружили по ночам в прериях, вокруг костров, разожженных путниками.) Но в конце концов «йота» выбралась из марева на чистый воздух, и стало видно, что это паломник; брат Френсис пробормотал «аминь» и выпустил из пальцев крестик.

Паломник оказался длинным, тощим стариком, обросшим косматой бородой, с посохом в руке, в плетеной из прутьев шляпе и с перекинутым через плечо бурдюком. Он так смачно чавкал и отплевывался, что никак не мог быть видением; а для удачливого разбойника или людоеда старик был слишком щупл, да к тому же еще и хром. И все же Френсис предпочел затаиться, он спрятался за грудой камней, откуда мог наблюдать за паломником, оставаясь незамеченным. Встреча двух незнакомцев в пустыне была происшествием нечастым, вызывавшим подозрение у обоих — и тот и другой изготавливались к любому повороту событий, к дружбе и к войне.

Миряне или странники проходили по этой древней дороге мимо аббатства раза три в год, не чаще, хоть монастырь и располагался в оазисе — иначе монахи просто не смогли бы здесь выжить. Аббатство могло бы стать пристанищем, гостиницей для путников, да только дорога эта вела ниоткуда и в никуда, как говорили в те времена. Возможно, в прежние века она соединяла Великое Соленое Озеро с древним Эль-Пасо; к югу от монастыря дорога пересекала такую же ленту потрескавшегося камня, тянувшуюся с востока на запад. Перекресток совсем обветшал, но не от ног странствующих — от времени.

Паломник был уже совсем близко, однако послушник не спешил покинуть свое убежище. Чресла путника были опоясаны куском грязной мешковины. Больше на нем ничего и не было, если не считать шляпы и сандалий. Он шагал, размеренно прихрамывая, наступая на больную ногу, опирался на тяжелый посох. Походка паломника была ритмична, как у того, кто пришел издалека и идти намерен еще долго. Однако, дойдя до развалин, он остановился и осмотрелся по сторонам.

Френсис пригнулся пониже.

Тени на холмах, где когда-то стояли дома, не было, однако кое-где валялись большие камни, способные дать приют и прохладу путнику, умеющему жить в пустыне. Паломник оказался именно таким. Он огляделся вокруг, подыскивая подходящую глыбу. Брат Френсис с одобрением отметил, что старик не стал опрометчиво упираться в камень плечом, а с безопасного расстояния вытянул вперед свой посох, засунул его под глыбу и, подложив снизу камень поменьше, слегка приподнял глыбу этим импровизированным рычагом. Потом подождал, пока выползет неминуемая шипящая гадина, бесстрастно убил ее посохом и отшвырнул еще извивающийся труп в сторону. Избавившись от предыдущего обитателя прохладного места, путник, как водится, перевернул глыбу, чтобы насладиться прикосновением нижней холодной поверхности камня. Затем он задрал набедренную повязку, сел тощими ягодицами на прохладный камень, сбросил сандалии и прижался подошвами к холодному песку, оставшемуся на месте перевернутого камня. Освежившись таким образом, он пошевелил пальцами ног, беззубо осклабился и замурлыкал какую-то песенку. Потом он вполголоса запел что-то вроде псалма на языке, которого послушник не знал. Брат Френсис беспокойно переменил позу, устав сидеть согнувшись.