Песнь Давида - [2]

В верхнем ящике серого шкафа обнаружилась коробка из-под обуви, наполненная кассетами. На них была бугристая наклейка с именем Тага и номером. Также в коробке был маленький кассетник – знаете, такой с кнопками сбоку и динамиком, занимающим большую часть, еще немного похож на рояль.

Когда я спросил Милли, знает ли она, что это за кассеты, она удивленно провела по ним пальцами и кивнула:

– Должно быть, ему отдал их мой брат Генри. В его комнате еще с незапамятных времен стоял кассетник. Раньше Генри частенько представлял себя спортивным журналистом и записывал собственные репортажи: смотрел матчи нашего отца и комментировал их, как какой-нибудь Боб Костас. Перед смертью мама купила ему диктофон, но у Генри дурацкая привычка ничего не выкидывать. Наверное, он отдал их Тагу.

Тагу нравится все, что можно потрогать. В этом они с Милли похожи. Ей нужно осязать, чтобы видеть. Ему – чтобы наладить связь. Я так и представлял, как он ставил кассеты и болтал целую вечность, прежде чем наконец подобраться к сути. Травил байки и смеялся, будто все это одна большая шутка. Я попытался разозлиться, но в то же время понимал: на самом деле Таг оставил кассеты, потому что только так он мог передать послание Милли. Только так он мог позволить ей выслушать его без зрителей.

– Ты же знаешь, как им пользоваться? – спросил я.

Она кивнула:

– Кажется, они для тебя, Милли.

– Он пронумеровал кассеты, – прошептала она. – Чтобы я знала, какую слушать первой.

– Ты про бугристые наклейки?

Милли снова кивнула.

– Да. Я обклеила ими всю свою одежду и храню их в коробочке в спальне. С цифрами, буквами, словами. Видимо, он обратил на это внимание, когда я показывала свою комнату.

– Таг всегда внимателен. Его неугомонность всех вводит в заблуждение. Он суетливый, но ничего не упускает.

Нижняя губа Милли задрожала, и с ее ресниц стекли слезы. Я отвернулся, хоть в этом и не было необходимости.

Я услышал, как она возится с кассетой, ставит ее в кассетник и нажимает кнопку, чтобы прослушать. Внезапно тишину наполнил голос Тага, и я вздрогнул и в то же время улыбнулся, разрываясь между злостью на него и глубокой обеспокоенностью. Как бы там ни было, вряд ли Таг хотел, чтобы я слушал его речь для Милли, так что я открыл дверь из кабинета, готовясь уйти и оставить ее наедине. Кассетник тут же щелкнул, обрывая рассказ Тага о его баре. Я и так знал о его бизнесе во всех подробностях и не нуждался в повторении. Но у Милли были свои мысли на этот счет.

– Моисей? Пожалуйста, не уходи. Я хочу, чтобы ты послушал вместе со мной. Ты знаешь его лучше всех – так, как хотела бы узнать его я. И ты тоже его любишь. Прошу, послушай вместе со мной, чтобы я ничего не упустила. А затем я хочу, чтобы ты помог мне найти его.

* * *

Я познакомился с Давидом Таггертом в психиатрическом отделении, когда мне было восемнадцать. Если точнее, в Психиатрической клинике Монтлейк. Я встретился с ним взглядом, сидя в кругу на терапии, увидел его мертвую сестру, маячившую за его плечом, и спросил, знает ли он Молли. Так ее звали. Его мертвую сестру. Таг мгновенно пришел в ярость и кинулся через весь круг, чтобы сбить меня на пол. Его руки сомкнулись на моей шее и выжимали из меня ответы, пока санитары не стащили его.

Не самое многообещающее начало крепкой дружбы.

Мы оказались в клинике по разным причинам. Меня отправили туда люди, которые боялись меня, а Тага – люди, которые любили его. Я видел мертвых, а он хотел умереть. Мы были юными, одинокими, потерянными, и я не хотел, чтобы меня нашли. Мне хотелось сбежать на край земли – и пусть мертвые сами попробуют угнаться за мной.

Таг просто хотел разобраться в этом мире.

Может, дело было в нашей молодости. Или же в том факте, что мы оба очутились в психиатрическом учреждении, но ни один из нас не горел желанием из него выходить. Или же в том, что Таг со своим деревенским говором и повадками ковбоя был моей полной противоположностью. Какой бы ни была причина, мы сдружились. Может, потому, что он поверил мне. Без колебаний. Без оговорок. Без осуждений. Просто поверил. И никогда не прекращал.

После той стычки на сеансе психотерапии нас изолировали на три дня, запретив выходить из комнат. На третий день Таг юрком проскользнул в мою палату и закрыл дверь.

Я настороженно на него посмотрел. Мне-то казалось, что дверь была заперта. Я даже не пытался ее открыть. И как дурак просидел в комнате с открытой дверью целых три дня.

– Коридор обходят всего раз в несколько минут. Проще пареной репы! Мне стоило прийти раньше, – сказал он, садясь на мою кровать. – Я, кстати, Давид Таггерт. Но ты можешь звать меня Таг.

Он не извинялся за попытку задушить меня и, к моему легкому разочарованию, явно не планировал снова устраивать драку.

В таком случае его присутствие нежелательно. Я тут же вернулся к своему рисунку, ощущая присутствие Молли прямо за стеной воды, ее силуэт мелькал за водопадами. Я тяжело вздохнул. Эта девчонка меня уже утомила. А ее брат и подавно. Они оба были невероятно упрямыми и надоедливыми.

– Ты сумасшедший сукин сын, – заявил Таг без всяких преамбул.

Я даже не поднял голову от рисунка, который набрасывал крошечным карандашом. Мои запасы заканчивались слишком быстро, как бы я ни пытался их растянуть.