«Пёсий двор», собачий холод. Том II - [11]

Его перебил другой вольнослушатель, тот, у которого медицинская эмблема соседствовала с академической, — но перебил очевидно не из хамства, а от увлечённости собственным размышлением:

— Погодите. Проблемы с рождаемостью ведь, ну, не то чтобы только по женской вине, но всё же беда в здоровье, в последствиях, они умирают так часто из-за… поэтому и не хотят рожать. А налог будут брать с мужчин. С логической точки зрения это, видимо, оттого, что женщины частенько и не работают и платить им не из чего, — он сосредоточенно потёр лоб. — Но выйдет же так, что мужчины теперь будут сильнее давить, даже требовать, а женщинам-то по-прежнему незачем соглашаться!

— Велик налог-то? — мрачновато уточнил человек в безвкусной шляпе.

— Пять с половиной тысяч грифонов. Годовых, — мимоходом ответил хэр Ройш и обратился к вольнослушателю с двумя эмблемами: — А вам, господин Приблев, я хочу заметить, что ваши логические рассуждения здравы. Но, полагаю, о женщинах — и целесообразности их освобождения от налога — попросту не подумали. Удивляться здесь нечему, такой подход для Четвёртого Патриархата давно стал привычным.

— Бросьте вы на яд исходить, — с неуместной жизнерадостностью возразил господин Букоридза-бей. — Да, закон глуп, но если хоть по кому-то он прямо не пройдётся — это же хорошо! Не обременяют женщин, ну и не надо. В самом же деле мало у кого из них заработок есть.

Хэр Ройш скривился:

— Господин Приблев, если вы не расслышали, пытался просчитать как раз непрямые последствия.

Тут вдруг зашёлся дружелюбным, но обескураживающим смехом кряжистый и круглолицый вольнослушатель.

— Умора, — резюмировал он, чуть успокоившись. — Вы меня извините, но невозможно слушать, как о налоге в пять с половиной тысяч грифонов спорят иностранец и аристократ.

— Разве дело в деньгах, друг Драмин? — словно очнулся от алкогольного забытья отталкивающий тип. — Им же обидно, понимаешь, о-бид-но, эк их вместе со всеми зачесали…

— Мой отец уже ввёл в домашнем бюджете новую ежегодную графу расходов, — сказал хэр Ройш со всем своим аристократическим спокойствием, — а быть статьей расходов противно. Но — и здесь Хикеракли прав — дело не столько в деньгах. Сообщество аристократии — тонкий и сложный механизм, и очень важно, чтобы все его шестеренки ходили равномерно. Противно мне или нет, однако мой отец разумен: он твёрдо заявил, что никакого преждевременного брака не случится. Но каждый ли аристократ может похвалиться достаточной разумностью? Кто-нибудь непременно запаникует, начнут заключаться опрометчивые и невыгодные союзы, а пострадают в итоге все.

— Зато, если сочетаться браком нужно спешно, у аристократов появится больше шансов жениться по любви, — смущённо прошелестел предполагаемый сын генерала Скворцова. — Ведь когда не хватает времени, проще уступить требованиям потомков…

Хладный взор, которым окатил сына генерала Скворцова хэр Ройш, Тимофея бы убил на месте.

— При всём уважении, господин Скопцов, аристократические потомки с юных лет мыслят в несколько иных категориях. Кто-то, без сомнения, обрадуется. У остальных же обрушится немало ценных связей. — Хэр Ройш потянулся было к своему бокалу, но с сожалением обнаружил, что вина там не осталось. — Как это ни иронично, в итоге паникёры не так уж сильно ошибутся. То, что облагается налогом, быстро начинает облагаться и порицанием. Таково неотъемлемое свойство человеческой натуры.

— Ну знаете, — отмахнулся кряжистый и круглолицый вольнослушатель, которого, по всей видимости, звали господином Драминым, — это кем надо быть, чтоб о порицании каком-то беспокоиться? Пять с половиной тысяч грифонов годовых — проблема, да. Для кого-то — совсем серьёзная. Но уж если пять с половиной тысяч найдёшь заплатить за отсутствие детей, какая тебе разница, что чужие люди говорят? Главное, чтоб свои согласны были.

— Об инерции подумайте, — вздохнул Андрей. — Есть социальные слои — и речь не только об аристократии, — для которых угождение общественному мнению является первейшей ценностью. Это сейчас возмущение ещё возможно, а пройдёт пара лет под этим налогом — и ранняя женитьба превратится в норму. Всякая же норма навязывается воспитанием, то есть как раз таки «своими», а не «чужими» людьми.

Услышав слова Андрея, Тимофей внутренне похолодел: тот ведь о косности купеческой среды толкует! Вот уж для кого соседский неодобрительный взгляд важнее собственного мнения.

И следовало из этого для Тимофея что-то пока не имеющее ясных очертаний, но дикое. В семье Ивиных одних старших воспитанников — семь человек. Двадцати пока никому не исполнилось, но ведь не так далёк этот день. Семья Ивиных воспитанников из сирот набрала — и потому считает, что вправе им теперь свои условия диктовать. Думать будут долго, закроются привычно за сосновыми дверьми — и могут ведь надумать, что женить всех дешевле выйдет.

Тимофей и без того каждое утро просыпался с мыслью: надо изыскать способ от семьи Ивиных уйти, потому что купеческая косность — сохранение и преумножение — не давали ему дышать, отъедали от него по кусочку. Прожить всю жизнь там, так — страшно до звона в ушах.