Пещеры Красной реки. Листы каменной книги - [8]

Все же, достигнув становища, Нум замедлил свой сумасшедший бег. Врожденная осторожность заставила его выяснить сначала, где находятся караульщики. К счастью, оба стража, мирно беседуя, сидели у костра, спиной к мальчику.

Нум прокрался между хижинами, прячась в их густой тени, и с замирающим сердцем раздвинул завесу из коры, скрывавшую вход в их летнее жилище. Тхор и Ури по-прежнему спали крепчайшим сном.

Удерживая дыхание, беглец скользнул внутрь хижины и опустился на свою подстилку. И тут только почувствовал, какая жгучая боль терзает его искалеченную ногу, натруженную непосильной ходьбой по болоту и безумным бегом. Присев на подстилке, Нум стал осторожно растирать ее, пытаясь успокоить боль. И вдруг замер, пораженный ужасным открытием: палки не было. Он потерял ее во время бегства.

III АБАХО

Лишь под утро Нум забылся тревожным, полным кошмарных видений сном. Когда он очнулся, был уже день. Подстилка близнецов пустовала. Жаркие лучи солнца, пробиваясь сквозь зеленую крышу хижины, ложились золотыми пятнами и полосами на земляной пол. Стайки крошечных мошек исполняли в их сиянии свой беззвучный танец.

В воздухе уже чувствовался удушливый зной, грозовой зной конца лета.

Нум с трудом пришел в себя. Ему казалось, что он грезит с открытыми глазами или продолжает спать. Удивительнее всего было то, что снаружи до него не доносился привычный многоголосый шум становища: крики детей, призывные голоса женщин, сухое щелканье камней, раскалываемых в оружейной мастерской.

Слегка пошатываясь, Нум поднялся с подстилки, стал машинально искать палку и вдруг разом вспомнил все события минувшей ночи: свою дерзкую вылазку и отчаянное бегство по болоту, исполинскую фигуру Мудрого Старца, четко выделявшуюся на светлом фоне звездного неба… Он понял, что потерял свою палку, такую приметную, у гнилого корня, о который споткнулся во время бегства.

Ужас объял мальчика.

Теперь, при ярком свете дня, его безрассудное поведение ночью казалось Нуму совершенно непонятным и необъяснимым. Как осмелился он нарушить священные законы племени? Какая странная сила заставила его пойти следом за Мудрым Старцем? И каким беспощадным будет наказание, если проступок его обнаружится!

Ноги Нума ослабели, он тяжело опустился на подстилку. Долгое недоедание сделало мальчика таким слабым, что малейшее волнение истощало его, а растущий страх отнимал последние силы.

«Нет, я должен встать! — думал он. — Я должен пойти туда и посмотреть, не валяется ли моя палка на тропинке, около гнилого корня? Может быть, на мое счастье, Абахо не заметил ее ночью в темноте?»

Эта мысль немного ободрила мальчика. Он осмотрел свою лодыжку, которая распухла, но болела не так сильно, как можно было бы ожидать. Зато лицо, руки и грудь, покрытые царапинами, кровоподтеками и ссадинами, горели огнем.

«Все будут спрашивать меня, где я так разукрасился? Что им отвечать?»

Прижав ладони к пылающим вискам, Нум пытался спокойно обдумать положение. Но тщетно! Его изобретательный ум отказывался служить ему. В ушах гудело, сердце билось часто и неровно. Он задыхался в жаркой духоте хижины, но не осмеливался выйти наружу, на свежий воздух.

Вдруг завеса из коры раздвинулась. Широкий поток солнечного света хлынул в дверной проем, заливая золотым сиянием глинобитный пол, и звонкий голос спросил:

— Ты еще спишь, Нум?

Не поднимая головы, мальчик угрюмо пробормотал:

— Нет. Чего ты хочешь?

— Я принесла тебе поесть.

Полог опустился, поток света исчез. Прямо перед собой Нум увидел две босые ножки, тонкие и стройные. Он уже понял, что это его маленькая приятельница Цилла вошла в хижину. Нум узнал бы ее голос среди тысячи других. Как всегда, он почувствовал себя странно счастливым от ее присутствия, но, несмотря на эту радость, спросил, не меняя тона и по-прежнему не глядя на девочку:

— Что ты мне принесла?

— О, только ягоды шелковицы… только ягоды. Больше ничего не удалось найти. Но теперь осталось уже недолго терпеть. Знаешь ли, Нум? Сегодня на заре охотники…

При этих словах Нум вскинул голову, и Цилла, прервав свою речь, с изумлением уставилась на него, приоткрыв рот и широко раскрыв глаза.

— Что с тобой, Нум? Кто тебя так расцарапал?

Вся радость, которую испытывал мальчик от прихода Циллы, улетучилась. Надо объяснять; неприятности уже начались.

— Я упал, — сухо ответил он, отворачиваясь.

— Упал? Как же ты?.. Ах, понимаю, это из-за твоей ноги, не правда ли? Бедный мой Нум!

Так. Теперь уже и Цилла жалеет его! Нум готов был ответить, что не нуждается в ее жалости, однако сдержался, не желая причинить девочке хоть малейшее огорчение. Она так мила и добра!

Как все Мадаи, Цилла была высокой и тонкой, в последнее время, пожалуй, даже слишком тонкой. Стройностью фигурки и врожденной грацией она напоминала молодую лань; сходство это усиливалось большими черными глазами с кротким, чуть тревожным взглядом. Длинные темные волосы, схваченные повязкой из красноватой кожи, обрамляли смуглое личико со слегка выдающимися скулами и маленьким, прямым носом. В обнаженных загорелых руках Цилла держала самодельную корзиночку из широких листьев каштана, скрепленных колючками. Корзиночка была до краев наполнена крупными фиолетовыми ягодами.