Пещеры древних - [41]

Мы шли вдоль Мани-Лакханг. Идти было чрезвычайно легко — ветер дул в спину, и нам оставалось только поддерживать вертикальное положение. В деревне Шо мы встретили группу одетых в маски женшин, которые искали укрытие. Мне всегда было интересно угадывать, какие люди скрываются под масками. Обычно, чем «моложе» лицо, изображенное на маске, тем старше женщина, скрывающаяся под ней. Тибет — суровая страна, с завывающими ветрами, которые сдувают с гор потоки песка и камней. Чтобы защититься от штормовых ветров, мужчины и женщины часто носят маски. Эти маски делаются из кожи, с прорезями для глаз и рта. Носящие их люди обычно пытаются изобразить на масках свой характер.

— Давай пройдем по Торговой улице! — постарался перекричать ветер Тимон.

— Пустая трата времени, — ответил Юлгай. — При таком ветре торговцы закрывают ставни. Иначе ветер унес бы все их товары.

Мы спешили и шли вдвое быстрее обычного. Когда переходили мост Туркуаз, ветер дул так сильно, что нам приходилось держаться друг за друга. Оглядываясь назад, мы видели, что Потала и Железная Гора укрыты мрачными тучами, — с вечных Гималаев неслись огромные массы песка и камешков. Мы торопились, зная, что если не поспешим, эти черные тучи догонят нас. Мы миновали дом Доринга, находящийся сразу за Внутренним кольцом вокруг огромного Йо-Канга. Беснующийся ветер бил нас по незащищенным головам и лицам. Как раз когда мы находились перед собором Лхасы, Тимон инстинктивно поднял руки, пытаясь защитить глаза, и ветер тотчас же ухватился за его мантию и задрал ее выше головы так, что тот оказался совсем голым, словно очищенный от кожуры банан.

Камни и ветки катились вниз по улице нам навстречу, оставляя на ногах синяки, а иногда и царапая до крови. Небо потемнело еще больше и стало чернее ночи. Толкая перед собой Тимона, который боролся с обмотавшейся вокруг головы мантией, мы вошли в храм. Внутри царила глубокая успокаивающая тишина. Сюда на протяжении трех тысяч лет приходили паломники. Здесь сами стены излучали святость. Каменный пол покрылся выбоинами и трещинами от прошедших по нему ног многих поколений пилигримов. Даже воздух казался здесь живым — за прошедшие века здесь было воскурено столько фимиама, что, казалось, он одарил храм своей собственной духовной жизнью.

Здесь стояли потемневшие от времени колонны, и сквозь вечный мрак проникали тоненькие лучики света. Слабо мерцало золото, отражая свет масляных ламп и свечей, которые были не в состоянии рассеять царившую там тьму. Эти маленькие сияющие огоньки заставляли метаться по стенам храма тени Святых фигур в гротескном танце. Бог с богиней танцевали в нескончаемой игре света и тени, в то время как мимо ламп проходила нескончаемая процессия паломников.

Тончайшие лучи света всех цветов радуги отражались от огромной горы драгоценностей. Алмазы, топазы, бериллы, рубины и жадеиты сверкали внутренним огнем, создавая постоянно меняющийся, словно в калейдоскопе, цветной узор. Большая ажурная железная сеть с ячейками настолько мелкими, что невозможно было просунуть руку, охраняла самоцветы от тех, чья алчность брала верх над честностью. Здесь и там в бриллиантовом мраке, возле железных занавесей, блестели пары красных глаз, как доказательство того, что храмовые кошки всегда настороже. Неподкупные, не боящиеся ни человека, ни зверя, они восседали на бархатных подушках. Но в их мягких лапках были спрятаны страшные в ярости когти. Эти кошки работают парами. Им, чрезвычайно умным, достаточно одного взгляда, чтобы понять ваши намерения. Малейшее подозрительное движение к охраняемым ими сокровищам, и они станут воплощением дьявола — одна вцепится вам в горло, в то время как вторая — в правую руку. Только смерть или подошедший вовремя монах могут заставить их ослабить хватку.

Что касается меня или других людей, обожающих этих кошек, то в нашем присутствии они будут кататься, мурлыкать и даже позволят нам поиграть с драгоценностями — поиграть, но не забрать. Черные, с ярко голубыми глазами, пылающими в сумраке кроваво-красным светом, они известны в других странах как «сиамские». Здесь, в холодном Тибете, они все черные. В тропиках же, как я говорил, они белые.

Мы бродили по залу, осматривая золотые фигуры. Снаружи ураган продолжал грохотать и носить тучи пыли, захватывая все, что было оставлено без присмотра, и создавая огромную опасность для тех, кого срочные дела заставили отправиться в путь. Но здесь, в храме, было настолько тихо, что слышалось шарканье ног многочисленных паломников, совершавших свой обход, и непрерывное «Клак-клак» вечно вращающихся молитвенных колес. Мы их не слышали. Колеса крутились день за днем, ночь за ночью с постоянным щелканьем, и этот звук стал частью нашего существования — мы слышали его не больше, чем стук сердец или шум дыхания.

Но все же был другой звук — резкое, настойчивое «Урр-урр» и звон металлических ставней, о которые терся головой старый Том, напоминая мне, что мы с ним уже давно знакомы. Я пропустил свои пальцы сквозь решетку и почесал ему голову. Приветствуя, он слегка куснул меня за пальцы, а затем стал с жаром вылизывать их своим старым шершавым языком. Подозрительное движение в глубине храма — и он, словно молния, помчался защищать «свои» сокровища.