Пещера Рыжего монаха - [75]
Василид еще ниже склонил голову под его пронзительным взглядом. Монах понял это движение как знак согласия.
— Так куда же ты из монастыря в последние дни бегал?
— Я же говорю — гулять, скучно стало без отца Георгия.
— Ты при нем еще отлучки начал делать. Он ведал об этом?
— Нет, не ведал.
— Вот видишь: был бы он жив, тоже бы по головке не погладил.
— Он любил меня…
— Любовь любовью, а устав уставом. Избаловал тебя игумен, вот ты и перестал слушаться. Не тебя ли монастырь нищим подобрал, вскормил, вспоил, воспитал. А ты вон как на ласку отвечаешь.
«Как бы, не так, — подумал Василид. — Это отец Георгий пригрел меня, а до того одни тычки да подзатыльники видел».
— Всех нас разбаловал покойный, — продолжал монах, — прости, господи, грехи его: обитель разорил, народ православный от веры отталкивал, с властью антихристовой стал якшаться.
У Василида от обиды за отца Георгия выступили слезы. Забыв об осторожности, он выпалил:
— Неправда! Он добрый был, и все его любили. Это вы на сундуках с золотом, как кощеи, сидите, когда народ православный с голоду помирает, а он хотел помочь людям!
— Та-а-к, — протянул монах с довольной усмешкой. — Это, про какие такие сундуки ты говоришь?
Василид прикусил губу.
— Ну, что же ты замолчал? Может, и нет никаких сундуков. Откуда бы тебе про них знать? В письме игуменском вычитал?
— Нет, отец Георгий перед кончиной рассказывал.
— Игумен последние дни вовсе заговариваться стал. А ты и дальше пошел нелепицу разносить. Кому про это сказал?
— Никому.
Брат Михаил начал терять терпение. О том, что послушник знает о ценностях, он проболтался, осталось лишь узнать, до кого еще дошла эта тайна. Он повысил голос:
— Отвечай, кому еще про это говорил?
Василид набрал в грудь побольше воздуху и, словно кидаясь в омут, выдохнул:
— Не скажу!
Чернеца этот ответ даже рассмешил: это ему-то не признается? Он сказал как можно благодушнее:
— А чего бы не сказать? Если виноват — покаешься на исповеди. Мне скажешь да исповеднику, никто больше и знать не будет. Говорю это, радея о спасении твоей души.
Василид почти не слушал его. «Надо совершить подвиг», — твердил он себе. И как можно тверже он сказал:
— Нет, не скажу, я клятву дал.
— Клятву? — удивленно переспросил монах.
Василид, весь сжавшись, ждал, что будет.
— Это где же ты ее давал?
— В одном месте…
Отец Михаил встал и прошелся взад-вперед по подвалу, нахмурив брови и о чем-то усердно размышляя. Потом остановился против мальчика.
— Там еще три чинары стоят, а промеж них камень?..
Василид не ответил, но по тому, как он изумленно вскинул глаза, монах понял, что угадал.
— Вон куда тебя метнуло, — произнес он. — А знаешь ли, что ты продал душу дьяволу: языческий обряд совершил? Ведь этот камень — алтарь языческий, нехристи перед ним со своими духами якшаются.
Такой оборот озадачил Василида.
А монах продолжал, все повышая голос:
— Мы проповедуем слово божье, язычество искореняем, а среди нас, оказывается, свой Иуда завелся?
И, не спуская с мальчика пронзительного взгляда, он не спеша напомнил ему священные тексты, повествующие о непреложности адских мук, вечного проклятия, терзаний, пыток, казни огнем неугасимым.
Но Василид не очень прислушивался к словам монаха. «Я не знал, что этот камень означает, и клялся на доброе дело, — думал он. — И в господа нашего не переставал верить. Может, и нет тут никакого греха».
Он поднял голову и посмотрел на своего мучителя. На лице отца Михаила явственно светилось торжество, а шрам, поднимая угол рта, придавал его лицу что-то сатанинское. А может, в его образе и есть сам сатана?
— Отвечай без утайки: кому и в чем клялся? — крикнул он, надвигаясь на мальчика своей огромной фигурой.
«Вот оно, началось», — подумал Василид и, собрав все душевные силы, выкрикнул в лицо монаху:
— Умру, а не стану отвечать! И ты, и Евлогий — все вы слуги сатанинские, а я перед богом отвечу!
Монах на секунду опешил.
— Ах ты, поганец! — прошипел он, выкатывая глаза и замахиваясь огромной ручищей.
Но тут душевные силы покинули Василида, и, не дожидаясь удара, он упал без сознания.
Глава XIX, в которой обрывается путешествие Феди
Мучительной была эта первая ночевка в горах. Казалось бы, бессонная ночь, проведенная на дереве, и утомительный дневной переход сразу заставят погрузиться в сон. Но стоило Феде только закрыть глаза, как все мышцы заныли, а мозг стал повторять беспорядочной чередой события дня. Когда же сон начал одолевать его, подкрался новый враг — холод. О том, что ночью похолодает, Федя догадывался и поэтому, когда улегся в свое логово, постарался втащить на себя побольше еловых лап. Ему удалось немного согреться, но к полночи стали подниматься из ущелья испарения и обволакивать горы белесым туманом. Туман сгущался, подбирался к телу и скоро стал пронизывать холодом до костей. Чтобы не замерзнуть окончательно, пришлось выбраться из убежища. Федя долго растирал окоченевшие руки и ноги, а потом, превозмогая усталость, стал прыгать, приседать и размахивать руками. Немного согревшись, он снова залез в ямку и укрылся ветками. Но уже через час все пришлось повторить. А потом еще и еще раз. Казалось, этой тяжелой ночи не будет конца. С первыми признаками утра Федя окончательно покинул свое негостеприимное логово. Он чувствовал себя разбитым, ноги ныли, от голода поташнивало.
