Пещера Рыжего монаха - [49]

Федя сидел на земле, потирая ушибленные колени, озираясь на подбежавших к нему хохочущих мальчишек, которые играли на улице. Ох и наподдал бы он им!.. Но не пускать же в ход кулаки против такой мелюзги. Сгибаясь под тяжестью хурджинов, он, прихрамывая, заковылял прочь.

Наконец его мучители отстали, а там и город остался позади. Только теперь Федя понял, что ишак вернулся домой, к законному владельцу — Юсуфу, и его послушание длилось до тех пор, пока ему было по пути с седоком.

С каждым шагом Федя проникался восточной мудростью: неудача ведет к удаче, несчастье — к счастью. Хорошее расположение духа вернулось к нему, он улыбнулся, затем, сбросив хурджины, повалился на землю и принялся хохотать. Успокоившись, он сел, привалившись к дереву, и с наслаждением вытянул ноги.

После минувших дней непогоды побережье вновь заблистало, заискрилось всеми красками. К дороге подступали горы, деревья на их склонах были одеты в желтые, оранжевые, пурпурные одежды, море и небо соперничали в яркости голубизны.

Обретя новые силы, Федя пошел дальше. Теперь о минувшем происшествии напоминала только шишка на лбу.

Вскоре из-за деревьев показалась старинная башня. Федя присмотрел ее во время прогулки с Аджином. Она выступала из моря в нескольких километрах западнее города. Когда дорога поравнялась с башней, Федя спустился к бухточке. Здесь он разделся и сложил одежду в хурджин.

Не стоило привлекать внимание посторонних к месту их будущего жилища.

Убедившись, что дорога пустынна, он вошел в воду, поднял хурджины над головой и так нес их, пока не одолел глубину.

Нижний этаж башни делился на два помещения. Первое служило как бы прихожей, отсюда на второй этаж вели полуобвалившиеся ступени. Поселиться наверху, конечно, было заманчиво, но Федя благоразумно решил, что в темноте вместе с девочкой подниматься туда будет опасно. Для жилья он облюбовал второе помещение нижнего этажа. Здесь хорошо сохранились стены и потолок, из окна открывался вид на море.

Оглядевшись, Федя прикинул, как лучше оборудовать комнату, и принялся за дело. Он стащил отовсюду побольше камней и соорудил в углу подобие очага; из оставшихся сложил вдоль стены невысокую лежанку. Потом отдохнув, сделал такую же у другой стены. Это заняло у него довольно много времени.

Чтобы довести дело до конца, пришлось вернуться на берег. В ближнем лесу Федя наломал папоротник и устлал им лежанки; ту из них, которая получилась удачнее, он застелил сверху еще буйволиной шкурой, привезенной из дома. Извлек из хурджина холщовую тряпицу и завесил ею вход. Теперь следовало запастись топливом. Для этого пришлось совершить еще две ходки на берег. Он принес две вязанки сушняка и сложил их возле очага. Хотя в комнате было пустовато, она приобрела жилой вид.

За окном колыхалась водная зыбь; отражение ее, проходя через окно, переливалось на потолке светлыми веселыми бликами. Федя улыбнулся — хорошо, пожалуй, даже уютно.

Перед тем как уйти, Федя спрятал хурджины с запасами еды среди камней, окружавших башню.

Обратная дорога показалась куда короче. Он зашел в духан, чтобы известить друга о своем возвращении.

— А где ишак? — спросил Аджин.

— Где да где… — хмуро передразнил Федя, избегая расспросов, торопливо рассказал о том, что он сделал в башне, и поспешил уйти.

Время до наступления ночи оказалось мучительным, Федя так и не мог заснуть. Тысячи сомнений одолевали его, и если бы не боязнь выглядеть трусом в глазах Аджина, он отказался бы от их странной затеи.

Но вот наступил вечер. Все, как нарочно, благоприятствовало задуманному: отец предупредил, что не будет ночевать дома, Тинат рано улеглась спать.

Когда окончательно стемнело, Федя на цыпочках проскользнул мимо комнаты хозяйки и спустился с галереи.

Они встретились с Аджином у дольмена[49], высившегося у дороги, сразу за последними домами, — предполагалось, что этой дорогой пройдет Асида Сообщник ждал его, сидя на камне. Рядом лежал Худыш, а в тени дольмена прятался злополучный ишак.

Вид у Аджина был как у заправского абрека, с пояса свисал здоровенный дедовский кинжал, низ лица был прикрыт башлыком. Разговаривал он шепотом, то и дело озирался.

Все шло как по писаному. Аджин дал другу последние наставления, а сам ушел вперед, чтобы вовремя известить о приближении сестры.

Федя уселся на камень и стал ждать. Надвигалась ночь, темная, многозвездная. Вблизи все было тихо, только с набережной долетали звуки военного оркестра, с окраины города неслись звуки апхярцы и ачомгура[50]. Это веселилась местная молодежь, издавна собиравшаяся там под вековым каштаном.

Решительная минута приближалась, и Федя признался себе, что страстно хочет, чтобы Асида пошла другой дорогой.

С неба скатилась звезда. По восточным поверьям, это служило недобрым знаком.

Чтобы отвлечься, Федя стал смотреть на город. Он был освещен плохо: тусклый свет керосиновых ламп лишь кое-где пробивался сквозь деревья, но на набережной горели электрические огни. Цепочка фонарей, изгибаясь вдоль бухты, отделяла город от моря. В монастыре тоже было электричество, но там рано ложились спать, и во всех окнах царила темнота. Слабый свет струился только с последнего яруса колокольни, где, очевидно, дежурил звонарь. Не успел Федя отвести взгляд от колокольни, как свет погас. Но тут же загорелся снова. На этот раз он не был рассеянным: два огонька вспыхивали и гасли то оба вместе, то попеременно. Что бы это могло означать? Что-то приоткрылось вдруг в памяти мальчика, он быстро перевел взгляд на вершину Святой горы. Так и есть: в одном месте на стенах крепостных руин вспыхивали слабые отсветы. Сами источники были скрыты от него башней. Сомнений быть не могло: огни в крепости точно повторяли вспышки фонарей на колокольне.