Пещера и тени - [24]

— Но ведь не тем, что влюбляемся в гангстеров, Андре?

— А, вы о маме? Знаете, почему я обиделся на нее? Потому что мама никак не могла понять, что имела в виду Ненита. На самом деле Ненита хотела сказать: гангстеры вызывают во мне дрожь, и в вас тоже, так что мы почти одинаковы. Это было объяснение в любви. А мама восприняла его как оскорбление. Никто и не говорил, что у нее что-то было с этими гангстерами. Конечно, нет. Всякий, кто верит в бога, мог бы понять, что бедная Ненита просто протягивала руку дружбы.

— С чего бы? Ведь твоя мама и так хорошо относилась к ней с самого начала.

— Мама просто была любезна с трудным ребенком своей старой подруги. Вот Ненита и чувствовала: ей постоянно надо доказывать, что она и сама по себе заслуживает внимания и любви. Но ведь это значит быть строже к себе, чем сам господь бог. Если бы бог любил только тех, кто достоин любви, я бы не хотел быть в числе этих достойных. В общем, мама ни с того ни с сего напустилась на Нениту, а девочка всего лишь пыталась показать, что она заслуживает любви, потому что ничем от нас не отличается.

— Но теперь у тебя с мамой все в порядке?

— Конечно. Собственно, мы и не ссорились. Она сразу же поняла, что я имел в виду. В конце концов она — мать, а разве найдется мать, которая любила бы своих детей, только когда они этого заслуживают? Беда в том, что мы не идем дальше, наша любовь распространяется лишь на своих, на родственников. Все прочие должны ее заслужить. Поэтому, думаю, я поступил правильно, уйдя от мамы и поселившись у отца. Год жизни в его доме, среди его друзей был полезен для меня, потому что раскрыл мне глаза: если я хочу быть христианином, то должен научиться любить и тех, кто любви не достоин.

— Политики как раз и входят в их число.

— Нет, это не так — посмотрите на папу. Его все любят, даже те, кто с ним не согласен. Кто посмеет отрицать это? — вдруг вскрикнул сын Алекса и, сверкая глазами, резко отвернулся от перил, готовый дать отпор любому врагу отца, будто он снова сражался на баррикадах на манильской улице Лепанто.

— Твой отец — всеобщий кумир, — осторожно сказал Джек, тоже поворачиваясь спиной к балюстраде и опершись на нее локтями. Служанки накрывали на стол в затененной части веранды. С кухни доносился стук ножей, предвещавший неизбежную мериенду. — Я хочу сказать, — продолжал он, — что, если оставить в стороне ‘приверженность массы к своему вождю, любовь играет в политике очень незначительную роль, хотя к этому чувству вечно взывают: любите то, любите это. Все же политика исключает любовь; политика — это средство для обеспечения безопасности и справедливости в обществе, где люди не испытывают особой любви друг к другу. Твой отец устраивает всех, потому что он поддерживает и национализм старшего поколения, и активную позицию молодежи. Но скажи мне правду, Андре, разве находишь ты в том или другом проявление любви?

Юноша улыбнулся, но выглядел смущенным.

— Я подумал, — сказал Джек, — что именно это ты имел в виду, когда говорил, что надо любить тех, кто сам никого не любит.

— Я говорил не о тех, кто не любит, — запротестовал Андре, — а о тех, кого нельзя любить, — о людях, которые, допустим, дурно пахнут или выглядят смешными.

— Будь осторожен, мой мальчик. Еще шаг — и ты святой, зализывающий язвы прокаженного.

— Вот, кстати, вспомнил: Ненита однажды спросила — почему, когда ищешь святого, всегда находишь прокаженного?

— А кого ты нашел, Андре?

— Нените как-то понравился один парень из манифестантов, от которого разило потом, как от землекопа, целый день махавшего лопатой. А потом она выяснила, что запах этот поддельный. Он просто надевал одежду, в которой потел кто-то другой. Сам работал в помещении с кондиционером, но на демонстрации являлся в ореоле трудяги. А еще у Нениты была близкая подруга, девчонка-активистка лет пятнадцати-шестнадцати, очень убежденная. Всей душой за революцию. И как-то раз Ненита чисто случайно спросила, ради чего она так старается, а та совершенно серьезно ответила: чтобы стать Мадам Комиссар культуры.

— Вы просто похожи на заблудившихся детишек.

— Вот уж нет! — воскликнул Андре, и лицо его посветлело. — Нените пару раз здорово досталось по голове во время демонстрации. А когда мы пикетировали здание американской табачной компании, они погнали на нас грузовик на полной скорости. И еще как-то раз, вечером, мы устроили учебную сходку в парке, а они набросились на нас, избили и потащили в тюрьму. Видите шрам на шее? Я получил его в драке с полицией у обувного магазина на улице Лепанто.

— Ты все же так и не объяснил, Андре, что ты нашел у воинствующей молодежи.

— Джек, вы ошибаетесь, если думаете, что они никого не любят, — хотя, конечно, ненависти там тоже много. Ненавидят американцев и церковь, ненавидят империалистов и буржуазию, ненавидят армию, полицию, владельцев школ — я могу продолжать, пока не покажется, что для того, чтобы любить свою страну, надо возненавидеть все остальное. Но, может, и следует, учитывая нашу историю, дать этой ненависти излиться, прежде чем мы начнем любить.

— Тогда почему ты ушел от них?