Пес по имени Бу - [18]

После того как меня отпустили домой, я вернулась в свою квартирку, к своей кошке. Не имея поддержки со стороны друзей, которые считали, что эти три дня я просто проболела, или профессионалов (в то время я не особенно верила в возможности психотерапии), я отчаянно стремилась самостоятельно выработать и сохранить позитивное отношение к жизни. Но Прескотт никуда не исчез, да и моя семья по-прежнему темной тенью маячила на горизонте. Во всяком случае, я осознала, что самоубийство — это не выход, и попыталась найти другое решение. В свое время поездка в Лондон избавила меня от ненавистного окружения. Поэтому я предполагала, что, уехав куда-нибудь подальше (например, на другой конец света), я смогу разорвать этот порочный круг и перестану добиваться любви людей, которые не способны ею со мной поделиться.

Я отправилась в Индию, чтобы навестить старую университетскую подругу, но во время поездки в Катманду, кажется, получила удар по голове и очнулась на полу в луже собственной рвоты. Сумев добраться до телефона, я позвала на помощь. Я понятия не имела, как очутилась на полу, чем вызвано мое состояние и насколько серьезно я больна. Когда пришел консьерж, он уложил меня в постель, вызвал врача и уселся рядом, глядя на меня с выражением, преодолевавшим все языковые барьеры и совершенно ясно говорившим: Пожалуйста, не умирай на моей смене.

Я достала буквально последний билет на самолет из Нью-Дели и покинула Индию незадолго до Нового года, успев прибыть в Нью-Йорк в канун Рождества. Прескотт клялся, что встретит меня в аэропорту, но так и не появился.

Единственное, что мне оставалось, — это вернуться к своей семье и, надеясь на чудо, предпринять еще одну попытку воссоединения. Я все еще не оправилась после Катманду, но уже на следующий день, то есть на Рождество, вылетела в Чикаго. Когда я позвонила из аэропорта, отец поинтересовался:

— И кто, по-твоему, должен ехать за тобой в аэропорт? Ты что, забыла, что сегодня Рождество?

Это было типичное для нашей семьи Рождество. К этому моменту мы с отцом не разговаривали уже лет пять, не считая вымученных приветствий и прощаний. Когда я позвонила сестре и зятю, чтобы спросить, не хотят ли они приехать в гости к родителям, пока я там, они ответили, что заняты. Зато Чак все еще учился в аспирантуре и часто бывал дома одновременно со мной. Мы, как и прежде, устраивали свои собственные кинофестивали и украшали елку.

На второй день визита я слегла с сорокаградусной температурой и не могла даже пошевелиться. Врач диагностировал кампилобактериоз (бактериальная инфекция наподобие холеры), так что, по крайней мере, я узнала, что сразило меня в Катманду. После лечения, заключавшегося в приеме огромного количества антибиотиков, я вернулась в Нью-Йорк.

* * *

Жизнь посылает нам свои настойчивые сигналы, пока мы наконец не поймем то, что должны понять. В этом она уподобляется дрессировщику, снова и снова повторяющему команду, пока собака не догадается, чего от нее хотят. Я понятия не имела, какие выводы должна сделать из того, что меня раз за разом отвергают, — сначала это сделала моя семья, а затем родные Прескотта. Я вела себя, как собака, которая пытается сообразить: я должна опустить задницу на пол, чтобы меня перестали душить? Я должна лечь, чтобы меня перестали душить? Я должна залаять, подпрыгнуть, перекатиться на бок? Что же, что приведет к тому, что меня перестанут душить?

В конце концов я внутренне отказалась от Прескотта, хотя мне потребовалось еще полтора года, прежде чем в самом конце восьмидесятых я отважилась на ультиматум: либо он берет на себя определенные обязательства, либо убирается прочь. Он убрался прочь, и уже через полгода я оставила Сенат, начала встречаться с другими мужчинами и стала работать официанткой в «Кедровой таверне» в Гринвич-Виллидж. Чувствовала я себя там превосходно, поскольку постоянно была окружена привычной неблагополучной атмосферой обильных алкогольных возлияний. Прекрасная старая барная стойка из темного дерева, сохранившаяся здесь еще с сороковых годов, привлекала сюда немало народу. Таверна могла похвастать тем, что в свое время сюда любили захаживать многие представители нью-йоркской школы абстрактной живописи: Джексон Поллок, Джаспер Джонс, Франц Кляйн и некоторые другие.

Я снова превратилась в богемную художницу Нижнего Ист-Сайда. Я целыми днями работала над своими фотомонтажами, а вечерами обслуживала посетителей в «Кедровой таверне». После попытки самоубийства мне была предписана психотерапия, но я ее так и не окончила, наверное, из-за бытовавшего в моей семье убеждения, что психотерапия нужна только психам. Хотя на самом деле я бросила лечение только потому, что воспоминания были чересчур мучительны. Мои фотомонтажи изобиловали мрачными тенями и женщинами, подвергающимися насилию. Но неизменно все образы, подобно ножу, разрезал луч света. Искусство стало моей терапией.

Однако ясно, что этого было недостаточно. Прошло почти три года после попытки самоубийства, и я вернулась к прежней модели поведения, снова начав беспрестанно менять бойфрендов. Мне потребовалось немного времени, три дружка и один несостоявшийся жених, чтобы оказаться в очередном темном углу на самом краю. Я перестала употреблять алкоголь после попытки суицида, но даже без спиртного снова очутилась над пропастью.