Пёс Одиссея - [6]

По дороге туда я иногда слышу приглушенное хихиканье. Сестры… В моем-то возрасте опускаться до мастурбации!

И все-таки позавчера была Неджма. Девушка, которую я встретил в гостинице «Хашхаш».

Сегодня утром мы, то есть Мурад и я, приглашены на чашку кофе к Али Хану. Преподаватель компаративистики, наш широкоплечий исповедник, очень к нам привязан. Мурад в ответ с ума сходит по его жене Амель, брюнетке, чьи волосы волнами струятся по спине.

Мурад сочиняет стихи и думает, что в один прекрасный день станет великим писателем. Похваляется тем, что читал Стендаля и Флобера. Такой литературы я больше пяти страниц подряд никогда не мог осилить. «Тонко! Забавно!» — по его отзывам. Чтобы попугать приятелей, этот дурачок во все горло декламировал свои произведения.

Жизнь, дорогой Мурад, нельзя изучить по книгам, окунувшись в пену страниц. Жизнь — это жизнь. Повтор, тавтология. Тавтология литературе противопоказана, не устает повторять мой друг. Тав-то-ло-ги-я. Круглое слово, я как раз такие люблю. Я совсем пьян. Мать, увидев меня как-то в таком состоянии, чуть в обморок не упала.

— Нечестивец!

Она плюнула на землю, величественно поведя чревом женщины на сносях.

Верить в Бога. Почему бы и нет? Это никому не мешает. Я верую сердцем — так я объяснил Мураду. Он возразил мне, что я верую скорее потому, что верует моя мать. Он считает, что к восприятию некоторых истин я еще не готов. На том наш спор и кончился. Да, я часто выпиваю. Люблю женщин, и не только умозрительно, как Мурад. С тех пор как мы с ним познакомились, я не соблюдаю пост. Во время рамадана мы вместе обедаем на факультете. Компанию нам составляют Рашид Хшиша и Рыба, два старых коммуниста.

— Ты — как старый партизан, — зудит мать каждый вечер, ставя передо мной мою порцию еды. — Ты нас разоришь.

Старый партизан, мой отец, выбил себе все льготы, положенные ему за заслуги перед государством — этим борделем, где хозяйничают сутенеры в золотых погонах. Собрав уйму справок и удостоверений, он открыл свою строительную фирму.

О том, как он прогорел, помнить будут долго.

Мать считает, что его погубило великодушие. Он дарил работавшим у него каменщикам кровельный материал, в полдень приносил им обед, а по выходным водил их отрываться к шлюхам — о чем его жена не знает или делает вид, что не знает.

— Хосин! Просыпайся! На работу пора! Нечего валяться у нас под ногами! — вопит мать, дергая мой матрас.

Я только-только уснул после возвращения старого партизана.

— Требуется пятьдесят динаров, — говорю я матери, потягиваясь под простыней.

— С ума сошел? Думаешь, ты здесь на полном пансионе? Ну-ка, живо поднимайся!

Хмурый, я встаю под веселые крики собирающихся в школу малышей. Старый партизан спит.

Девять утра, 29 июня 1996 года. Мурад, наверное, уже ждет меня у вокзала. Опять я опаздываю. Может, такси взять? Не на что.

— Черт бы все побрал!

— Да сохранит нас Господь… — несколько раз шепотом произносит мать и лишь потом швыряет в меня старым ботинком.

С наступлением дня Цирта теряет свой блеск. Королева в звездном бархате ночи под палящими лучами солнца превращается в замарашку из сказки. Я живу на окраине, в одном из тех безликих предместий, которыми опоясаны все алжирские агломерации. Город наших снов, этот готовый к подвигу воин в доспехах, соприкоснувшись с реальностью, разлетается на куски: он гол и хрупок. А может, это я, разбуженный, бесцеремонно выставленный из дома, даже, пожалуй, изгнанный — я, как всегда, преувеличиваю, — обозлившись, не нахожу очарования в городе, что нависает над равниной и грозными водами, сегодня спокойными, гладкими, как огромное зеркало нашего отчаяния, мерно накатывающими на песчаную отмель — единственную дорогу, которой можно попасть на крепостные стены и проникнуть в одни из ворот древней Цирты.

Подъезжает, раскачиваясь из стороны в сторону, автобус. Работая локтями, я влезаю на подножку Водитель закрывает двери у меня за спиной. Мы трогаемся. Мурад ждет у вокзала, чья башня с часами похожа на минарет. Вокзал — сердце и легкие Цирты, но находятся они не в центре, а на отшибе, возле порта.

Из-за людского безумия Цирта выстроена на сахарной голове скалы, на морском берегу и на равнине разом: тут сам черт ногу сломит. Например, чтобы выйти к морю, нужно — я не очень уверен, все так быстро меняется, — пройти по мостам, соединяющим Скалу с тремя холмами, северным, восточным и южным, затем спуститься с холмов по бесчисленным улицам и лестницам. Так, петляя и кружа, жители Верхней Цирты добираются до порта.

Обитателей равнины, расположенной ниже уровня моря, связывает с городом прибрежное шоссе длиной километров десять, по которому я нынче утром еду в автобусе, за отсутствием денег на такси. И это при том, что по милости суровой матери мне трижды в неделю приходится подрабатывать ночным портье.

Гостиница «Хашхаш», принадлежащая братьям Тобруку и Мабруку, смахивает на бакалейную лавку. Хозяева-хаджи, кроме всего прочего, примериваются к торговле текстилем, у входа свалены тюки с одеждой — изволь перешагивать. Висящая на стене, напротив лестницы, сура с цветными миниатюрами защищает гостиницу от дурного глаза. К суре прицеплен еще и амулет «рука Фатимы» из желтой верблюжьей шерсти.