Пес Господень - [22]

Уже сегодня барон потеряет жизнь, вдруг вспомнил серкамон слова храмовника брата Серджо. Когда Господь чего-то не хочет, он лишает несчастных зрения.

Серкамон перекрестился.

Иисусе сладчайший, дева Мария, даю священный обет петь святой подвиг, пока я жив.

Даю священный обет неустанно всю жизнь ходить по пыльным дорогам и неустанно поднимать благородных баронов и даже простолюдинов в святое странствие. Пока есть силы и голос, пока не вырезан мой язык, даю священный обет поднимать все новых и новых пилигримов в святое странствие, до тех пор пока не будет сорвано и истоптано ногами последнее желтое знамя неверных, пока кровь их не затопит долины и не останется на святой земле ни одного неверного, попирающего чистую веру Христа. А если мне дано пасть прямо сейчас от рук неверного, Господь, укрепи мои силы! Я буду петь подвиг и там, куда призовет меня Господь. Во веки веков я отдаюсь твоей воле.

Он поднял взгляд на Маштуба.

Маштуб высокомерно усмехнулся.

– Ты, кажется, серкамон? Это так? Ты, кажется, поешь в шатрах собак-латинян?

– Да, – смиренно кивнул серкамон.

– Я хочу услышать твое пение.

Толмач перевел слова Маштуба и облизнул пересохшие губы.

Было видно, как ему страшно.

Наверное, толмач боялся, что очень скоро его голова может оказаться рядом с головой сеньора Абеляра.

С таким же интересом, но без страха, смотрели на серкамона воины, чуть приобнажив, чуть вырвав из ножен кривые сабли. Только голова сеньора Абеляра смотрел на серкамона ничего не выражающими широко открытыми глазами, в которых не было ни боли, ни гнева, одно равнодушие. И это тоже можно было понять, поскольку душа благородного сеньора Абеляра стремилась в это время в рай, в единственное достойное святого странника место.

Серкамон выпрямился.

Дева Мария, Иисусе сладчайший, страдавший за всех, отпусти мне мой последний грех, этот неверный должен увидеть, как уходят истинные христиане, те, которые никогда не меняют веру и не просят милости.

– Переводи, – сказал он испуганному толмачу.

И запел.

Его голос был ровен.

Кто ради дел святых

искал чужих краев,

за гробом ждет таких

прощение грехов.

– Что он поет? – спросил Маштуб.

Серкамон не понял его вопроса, но увидел, как быстро и деловито заговорил толмач, переводя на птичий язык неверных дерзкие слова, изрекаемые в пении серкамоном.

Кто хочет жизнь сберечь свою,

святого не берет креста.

Готов я умереть в бою

за господа Христа.

– Тебя сейчас убьют, – сказал толмач, не меняя выражения и произнося слова так, чтобы никто не понял, что они, эти его слова, специально обращены к серкамону. – Тебя сейчас убьют. Ты глупец. Ты даже боишься признать, что воля Аллаха сильнее.

Всем тем, чья совесть нечиста,

кто прячется в своем краю,

закрыты райские врата,

а нас встречает Бог в раю.

Некая странная сила овладела вдруг сердцем и голосом серкамона.

Саладин осточертел,

людям мил родной предел!

Вдруг серкамон иначе, чем всегда, совсем по особенному увидел каменные, искрошенные снарядами стены Аккры.

Они были освещены особым светом.

И он увидел далекие холмы, по которым еще змеились огни догорающего вереска. И увидел белые и алые палатки и шатры на холмах.

Господь не даст мне умереть, вдруг понял он. А я даю священный обет всегда и везде поднимать честных христиан на стезю Святого гроба. И буду длить свой обет, пока Иерусалим снова не вернется в руки христиан.

И почему-то подумал: нас предали тамплиеры.

И подумал: если Господь действительно видит все и захочет явить чудо и сохранит жизнь барону Теодульфу, и если даже барону Теодульфу вырвут его выпуклые глаза, но он останется жив, ни один тамплиер никогда больше не посмеет оказаться рядом с ним или хотя бы на расстоянии его вытянутой руки с мечом. Если барон Теодульф останется жив, он разрушит орден.

– Назови свое имя? – сказал толмач.

– Я просто серкамон. Я пою Святой подвиг. Если мне суждено умереть, я хочу умереть просто серкамоном.

И пояснил:

– Господь знает мое имя. Он отличит меня.

Толмач перевел слова серкамона Маштубу и, подумав, Маштуб понимающе покачал головой.

– Ты свободен, – сказал толмач.

– Как тебя понимать, отступник?

– Ты свободен и можешь идти в любую сторону. Неутомимый и строгий защитник веры Маштуб говорит, что у латинян мягкие языки. Ему не понравилась твоя песнь, но ему понравилось, что ты держишься так спокойно и так доверяешь своему Богу. Нет бога, кроме Аллаха, но Маштуб дарит тебе жизнь, потому что считает, что ни один побежденный никогда не сможет петь торжество. Он отнял у тебя это торжество, и это больше, чем ты думаешь. Это больше, чем глаза или уши, или даже сама жизнь.

И повторил:

– Уходи.

– Но я никуда не смогу уйти. Стоит мне отойти от шатра Маштуба, меня зарежут.

– Это твое дело, латинянин.

– Я не могу поверить, что Маштуб сказал тебе именно так. Переспроси Маштуба.

С некоторой неохотой толмач перевел слова серкамона Маштубу и начальник Аккры высокомерно рассмеялся.

– Маштуб сказал, что тебя проводят до стен крепости и даже выведут тебя за стены. После этого тебя отпустят и ты должен дойти до своих палаток сам и рассказать всем о благородстве Маштуба. Ты должен сказать, что все воины в Аккре носят на поясах пряди волос своих жен и детей и будут спасать их. Может, Аллах позволит и ночь выдастся темная, не будет Луны и многих костров, тогда ты доберешься до палаток латинян живым. А может, будет светло, тогда тебя поразят стрелы и дротики.